Драконовы сны - [13]

Дракошкины глаза умильно щурились, сверкая в лунном свете вертикальной прорезью зрачка. Не дожидаясь приглашения, Рик двинулся вперёд, нахально втиснулся меж Телли и Жугой, улёгся поудобнее, зевнул и вскоре задремал.

— О, господи… — только и смог пробормотать Жуга. Убрал от лица перепончатое драконово крыло, — только этого мне не хватало! Это ты оставил дверь открытой?

Телли лежал, боясь пошевелиться. Наконец услышал, как травник зашуршал соломой, поворачиваясь к дракону спиной, и облегчённо вздохнул — гнать его пока не собирались.

— Ладно, — проворчал Жуга. — Давай спать, а то завтра вставать рано.

— На хрена рано-то?

— Травы собирать пойдём, — был ответ.

* * *

На следующий день Жуга, как и обещал, растолкал Телли ни свет ни заря и оба отправились за город. Рика заперли в доме, чтоб не увязался следом. Путь был неблизкий — сначала до ближайших ворот, что находились в западной башне — Башне Трёх Ключей, а затем — далеко на юг, вверх по течению реки.

— Вообще, если по всем правилам травы собирать, то надо заходить так далеко, чтоб не слыхать было петушиного крика, — рассуждал по дороге Жуга. — Но на деле-то всё проще: чем дальше от города, тем лучше.

— Это чтобы люди не мешали?

— Травы там чище, — ответил Жуга, останавливаясь на широком, густо поросшим кустарником лугу. Огляделся. — Так, начнем, пожалуй. Вот эти стебли видишь? Запоминай — это волкобой-недоспелка. Собирают его в конце августа, когда он цветёт.

— Мы его звали — овечье рунишко, — кивнул Телли.

Брови травника удивлённо полезли вверх.

— Ого, — сказал он, — а ты, оказывается, кой-чего знаешь. Верно, так его тоже зовут. Только если я тебе все названья каждой травки буду говорить, у тебя башка с непривычки треснет.

— А для чего она?

— Башка?!

— Да это… трава, волкобой этот.

— Вообще, его добавляют в кой-какие отвары для густоты и чтобы дольше сохранялись. А ещё говорят, что им от свадебных наговоров охраняют, кладут на порог.

— Это правда?

— Не знаю, не пробовал. Мы его много брать не будем, есть вещи поважней. Да, много всяких врак об этом ходит, — он уложил в сумку сорванные стебли. — Есть в травах и цветах целительная сила для всех, кто сумеет разгадать их тайну… Только не каждому это дано. О, гляди — лопух… Дай-ка лопатку.

— Репей-то нам на черта?

— Осенний корень лопуха в настойке, — наставительно сказал Жуга, окапывая куст вокруг, — от осиного или пчелиного укуса — первейшее средство.

— А почему осенний?

Травник пожал плечами:

— Я не знаю.

— А это… Я вот слыхал, что орхилин-трава все тайны и чары раскрывает, ежели сумеешь её цветок сорвать…

— Это папоротник-то? Ерунду болтают, — сказал Жуга, утирая лоб рукавом. Потянул из земли оголившийся корень. — Я дважды просидел у орляка всю ночь на Ивана, ни хрена он не цветёт. Городские байки. Другое дело, что червяков из брюха гонит, если приготовить его как надо. А ещё от поясницы помогает, если на ночь приложить или тюфяк свежим листом набить.

— Так давай набьём!

— Завянет быстро — не сезон.

— Какой же прок от него тогда? Поясницу ведь по осени и крючит.

— На то другие средства есть. Каштан на хлебе с салом, корня шиповника настойка или, там, акация… А вот ещё про папоротник: если растереть свежий листок и к ране приложить или, там, к свищу — в три дня всё заживёт и следов не останется. Ну-ка, помоги…

Домой к Рудольфу Телли возвратился нагруженный травами и окончательно обалдевший от обилия разных сведений.

— Мне всё это в жисть не запомнить, — сказал он, поразмыслив.

— А ты не запоминай. Ты просто слушай.

Меж тем Рудольф отлучился по каким-то своим делам. Воспользовавшись его отсутствием, Жуга и Телли решили разобрать завалы в верхней комнате, пока какой-нибудь котёл и впрямь не рухнул ночью им на головы.

Толстые, неструганного дерева полки прогибались под непосильной тяжестью. Обилие вещей поражало. Здесь были стеклянные бутылки всех форм, цветов и размеров, какие-то разрозненные чашки и тарелки серого фаянса, покрытые тоненькой сеточкой трещин, большей частью с отбитыми краями или вовсе уже без ручек, статуэтки людей и зверей в разломанной шкатулке, две-три монеты странной формы, изогнутый бронзовый нож с затейливой ручкой, радужные перья неведомых травнику птиц, большая связка старых ключей на кольце, кресало, какой-то череп (Телли перепугался до одури, когда наткнулся на него за старым жестяным подносом), горы старого трута, свернутый в трубку небольшой квадратный коврик, истёртая перчатка из кожи на левую руку, извитая, с отростками раковина с кулак величиной, толстая пачка свечей, песочные часы, кубок — измятый, старого олова, с чеканкой внутри и снаружи, большая медная чернильница с остатками чернил — всё старое, забытое, покрывшееся плесенью и пылью.

— Дела-а, — травник с натугой стащил с верхней полки маленький бочонок, снял крышку и ошарашено уставился на россыпь блестящих, перемазанных прогорклым постным маслом наконечников для стрел. — Куча всякой всячины! И вещи-то все ненужные, вроде…

За бочонком на полке обнаружился щит — обитый сталью поверх досок конный рыцарский тарч[4] с обрывками кожаного ремня и полустёртым гербом, очертания которого терялись в проплешинах облупившейся краски. За щитом примостилось высохшее деревце в треснутом глиняном горшке.