Драконий ад - [14]

 

Круг четвертый

Хотелось ли мне умереть? Насколько я знаю людей, каждому знакомо чувство безысходности и обстоятельства хоть раз в жизни складывались так, что полоски на зебре сливались в одну сплошную черноту. И тогда зебра становилась похожей на вороного коня Апокалипсиса. И возникало желание покончить со всей этой тягомотиной раз и навсегда.

Только причины трансформации этого сказочного животного у всех разные. Одних терзал стыд, у других не сложилась семейная жизнь, третьи были еще чем-нибудь недовольны. Даю сто очков вперед — все это лишь вымышленные предлоги свести счеты с жизнью. Но у меня, похоже, появилась веская причина подумать об этом всерьез.

Я лежал на обломке крыла, завернутый в обгорелые лохмотья тормозного парашюта, и смотрел в низкое небо, по которому ползли, словно свинцовые слитки, облака. Льдинки сентябрьских снежинок, будто наждаком сдирали кожу с лица, но я не чувствовал боли. Я вспомнил, что ранен, и мне стало смешно. Как все удачно складывается. Для того чтобы умереть, не нужно ничего делать. Просто лежать и наблюдать, как в минуты затишья падает крупными хлопьями снег и пока еще тает на лбу, собирается в уголках глаз слезами. Просто лежать и улыбаться вершине горы, закрывшей от меня половину неба.

Видимо мне вкололи сильнодействующее лекарство, поэтому я воспринимал мир, как сквозь толщу воды.

Водоросли деревьев, расщепленные осколками, вывернутые с корнями. Остовы фюзеляжей с торчащими ребрами шпангоутов, поросшие лохмотьями гари. Темные скалы, обожженные огнем близких взрывов. Глухота от контузии не прошла, поэтому я не слышал, как подошли Никита с Александрой. Дракона девушки я уже не видел, ранение, и большая потеря крови притупили мое всевидение

. На мгновение мне стало жаль потери, но апатия взяла вверх. За безразличием обычно следует смерть.

«Где же мой дракон?» — спросил я у вершины горы.

«Я боюсь этих людей», — пожаловался я реке. — «Один из них юноша с перебинтованными руками и безумным взглядом, другая, бывшая когда-то женщиной, сейчас сдирает полоски кожи со спекшейся маски смерти. Почему я подумал вчера, что она красива? Я никогда еще не видел такого уродства. И этот голый череп, изъеденный шрамами...»

Скосив глаза, я разглядел на обломке крыла цифры. Похоже, это была часть самолета Никиты. Я все понял. Истребитель пропитался его драконом, и теперь злобные флюиды постепенно отравляли мое сознание. Не обращая внимания на протестующие жесты моих спасителей, я перевалился со спины на живот и медленно сполз на землю. Быть подальше от этой мерзости, уползти, не взирая на ужасную боль в потревоженной ране. Я полз, как безумный прочь, пока не наткнулся на россыпь камней. Брат с сестрой пытались меня остановить, но я отбивался, кричал и не слышал ни слова. В ребра мне уперлись камни, и один обжег меня. Мне почудилось что-то знакомое в этом жаре. Я сжал в руке камень, с трещиной в виде узкого зрачка, и беззвучно заплакал. Я нашел своего дракона. Он был заточен в камне.

 

***

Сколько живут висельники? Вечно. Потому что их миг растянут от начала падения до хруста шейных позвонков. Может ли Ахиллес догнать черепаху? Если у него не подрезано сухожилие, то через века он ее догонит. У меня, увы, шальным осколком разорвало икроножную мышцу. Я узнал об этом из тихого разговора, который велся у костерка, разведенного рядом с моим лежбищем под нависанием скалы. Лекарство еще действовало, поэтому боли я не чувствовал. Почти не чувствовал... Не считая боли в опустевшей душе.

Я мудро поступил, натаскав сюда камней. Кто бы мог знать, что это место станет лазаретом. Еще бы оно стало лечебницей душевнобольных, так как только кретин может лезть в пекло, спасать ненавистного дракона. Расплатой за душевные порывы является потеря души. И вот я лежу беспомощный, накачанный обезболивающим до потери пульса, и пытаюсь понять, о чем говорят две тени, отбрасываемые костром на изъеденную трещинами поверхность скалы.

Спор разрастался после временного затишья и, кажется, он касался моей персоны. Только я не мог понять, обо мне говорили драконы или это были люди? Две тени спорили о том, что гуманнее — прикончить меня сразу или оставить мучаться и выкручиваться самому. Занятие в моем положении весьма безнадежное, да и бессмысленное. Когда-нибудь мы все умрем. Какая разница: раньше или позже. Конечно, я был за второй вариант, но меня никто не спрашивал. Я лежал и слушал, как решается моя судьба. Судя по голосам, за жизнь был Никита, а за смерть — Александра. Женщины всегда отличались человеколюбием, насколько я помню. Вот только у меня было особое мнение о своей судьбе.

И зачем я ее спас? Ха! Еще одно подтверждение моей несостоятельности, как психолога. Может быть, потому что спас. Если бы пытался убить, тогда другое дело. Спасенные обычно ненавидят спасителей, приходится это признать. Еще один камушек в корзину черных шаров. Я закрыл глаза и приготовился бороться за свою никчемную жизнь, но пропустил самое главное: так и не услышал, как было решено поступить со мной. Ну, что же, до утра далеко. Все мерзости мира происходят по утрам. Тарам-парам. Тарам-парам...