Дракон и роза - [41]

– Так вы и станете королем, сир. Либо это, либо смерть, и тогда вам ничего не будет нужно.

Чувство реальности опять появилось в серых глазах Генриха.

– Это верно. Я буду королем или умру. Такого шанса больше уже не представится.

– Ну, по крайней мере, вы полностью контролируете ситуацию.

Эдвард Пойнингс понимал свою ценность для Генриха Тюдора. Он не обладал ни богатством, ни влиянием, ни каким-то особым даром. У него также отсутствовало воображение. Люди или среда, окружавшая его, не могли пробудить в нем воодушевление, а действительность и особенно будущее воспринимались им чисто интеллектуально. Он мог строить планы на будущее, сознавая при этом, что может прийти либо добро, либо зло, но добро не вызывало в нем трепета надежды, а зло – трепета страха. Оба эти понятия были абстракциями, которые не влияли на его эмоции.

Генрих лишь желал иметь в его лице слушателя, который не испытывал мучений, человека, способного держать цель в поле зрения и сосредоточенного только на ближайших практически шагах в направлении этой цели. Он был в состоянии сам видеть долгосрочные перспективы, которые весьма часто становились для него более реальными, чем нынешняя ситуация. Его одолевали предположения типа «если бы да кабы», и его постоянно приходилось возвращать обратно в настоящее.

– Я имею в виду, – бесстрастно продолжал Пойнингс, – что если сражение обернется в нашу пользу, то вы станете либо королем, либо охотником. Если же сражение обернется против нас, вы можете отказаться сдаться в плен и умереть. Это вы должны решить для себя сами, не полагаясь на чью-либо прихоть или решение.

– Как вы думаете, Нед, долго ли еще нам ждать схватки с Глостером?

– Скоро начнется. Какой бы он ни был, он отнюдь не трус. До сих пор он поручал другим остановить вас, так как не принимал всерьез. Теперь же ему самому придется встретиться с вами.

– Что ж, я тоже так думаю. Глостер все еще в Нотингеме. Я намереваюсь двинуться к Нотингему, чтобы встретиться с ним, а не стремиться к Лондону. Как это согласуется с вашим аппетитом, Нед?

– Неплохо. За исключением того, что Нотингем находится на прямой дороге от Йорка, и если остался еще в Англии человек, который будет беззаветно сражаться за Ричарда, то такой человек явится из Йорка.

Генрих это тоже понимал. Он поднес руку к воротнику своей сорочки и ослабил его у горла, что никогда не позволил бы себе сделать в присутствии кого-либо другого. Пойнингс смотрел на Генриха с характерным для него безликим участием. Участием потому, что он любил своего господина и сожалел о его переживаниях. Безликим же потому, что испытывать страх перед настоящим было не от чего, а бояться будущего Пойнингс был не способен.

– Но я должен что-то сделать, – взорвался Генрих. – Я не могу больше ждать. Я теряю всякое терпение, кажется, что все валится из рук, и что все происходящее со мной ради добра или по злому умыслу меня не касается. Я не могу ждать, не имея возможности сделать выбор. Либо пан, либо пропал. Меня даже больше не волнует, вознесут ли меня или погубят, пока я делаю свое дело.

– Да, сир, – кивнул Пойнингс. – Вот почему я сказал, что вы или будете королем, или умрете. Вы должны контролировать ситуацию. Другой на вашем месте, быть может, выбрал бы для себя не такую судьбу. Вы будете править или умрете.

Генрих прикусил губу и затем расхохотался.

– А вы что выбираете, Нед?

Пойнингс тоже рассмеялся. Настроение переменилось.

– Разве нужно спрашивать? Если вы будете править, то я буду толстым и богатым. Я не говорю, что если вы умрете, то умру и я. У меня другие намерения, но счастливая участь меня не ждет.

Смех замер на лице Генриха, а его глаза были прикованы к глазам Пойнингса, как будто бы старались их проглотить или пробуравить насквозь. Нед, чувствуя какую-то отстраненность и расслабленность, в свою очередь пристально смотрел на Генриха. Если бы Генрих смог заглянуть ему в душу, а о такой способности ходила молва, то Пойнингса это нисколько бы не взволновало. Душа его была не чище, чем у других, и если бы Генрих сумел проникнуть в нее, то он разглядел бы нечто гораздо более худшее, но Пойнингсу нечего было бояться.

– Вы лжете, – тихо пробормотал Генрих. – Это наглая ложь, а вы глупец. Вы все дураки.

Он отвернулся, и Пойнингс испугался, услышав горечь в его голосе, когда Генрих заговорил вновь.

– Нет, вы не глупцы, это я дурак. Вы возложили на мои плечи еще одну ношу и приковали меня еще более сильными цепями.

– Нет, сир, – запротестовал Пойнингс, – какую бы ношу вы на себе не несли или какими угодно цепями не были скованы, это ваш выбор. Просто мы бы не захотели умирать вместе с вами, если бы вы не были человеком, несущим на себе этот крест. Все же, мне жаль, что вы это сознаете. Мы не намерены были добавлять эту боль ко всем другим.

Генрих снова повернулся к Пойнингсу и, посмеиваясь, провел рукой по своим светлым волосам.

– О, нет. Почему это меня беспокоит? Почему человек, который не боится протянуть руку за скипетром, беспокоится о друзьях, которые есть у него в этом мире, готовые умереть, лишь бы только достать этот скипетр для него? Отправляйся спать. Мы все здесь сошли с ума.