Дозоры слушают тишину - [38]

Черт возьми, какие у него холодные, официальные слова! «Боевая готовность», «личный состав», «плановые занятия»… Вот уж, действительно, казенщина до мозга костей. Сухарь, чиновник, солдафон! Я не вытерпел и вставил свое замечание:

— А все-таки это здорово — эстафета, товарищ полковник! И рапорты — здорово!..

Парский покосился в мою сторону:

— Не отвлекайтесь посторонними разговорами, Струмилин.

Я прикусил язык. Молчал и лейтенант. Дорога выскочила из ущелья, мы подъезжали к городу.

…Дней за пять до годовщины глубокой ночью меня разбудил дежурный:

— К полковнику на квартиру, живо!

Через десять минут я подъехал к знакомому дому, спящему в этот поздний час. Только на втором этаже тревожно горело одно-единственное окно. Сыпал мокрый снег. Я стал сигналить. Тотчас же из подъезда вышел полковник, открыл дверцу.

— Люди спят. Прекратите музыку, — заметил он и приказал ехать в отряд.

Я пожал плечами: не ради себя же сигналил…

— Следуйте за мной, — сказал он, когда мы остановились у дверей штаба.

В приемной его ожидали оперативный дежурный, начальник медицинской службы подполковник Камышин и два его офицера: майор — врач и лейтенант — фельдшер. Все были чем-то встревожены. Полковник жестом пригласил их к себе в кабинет, а я остался у закрытой двери. Что-то случилось…

Минут через десять меня вызвали в кабинет.

— Товарищ Струмилин, — сказал полковник, — вы поступаете в распоряжение майора медицинской службы. Сейчас же возьмите машину «ГАЗ-59» и действуйте в дальнейшем по его указаниям. Распоряжение в гараж уже дано. Давайте!

Это «давайте» поразило меня больше всего. Никогда раньше он не говорил таких слов…

Через несколько минут я подал «ГАЗ-59» к санчасти, откуда врач и фельдшер вышли с санитарными сумками, в коротких ватных куртках и валенках. Подполковник Камышин что-то говорил им на прощание.

— Нам нужно на четырнадцатую заставу, — сказал майор. — Поедем до тех пор, пока пройдет машина. Дальше мы отправимся пешком.

Машина могла проехать километров двадцать. Дальше дорога для нее была вряд ли проходима, а еще дальше начиналась крутая тропа. В такую погоду пешком до заставы нужно идти суток двое, не меньше.

Я нажал на акселератор. И пока мы ехали, из разговоров фельдшера и врача я узнал вот что. Пограничник Савельев (да, да, мой дружок Ваня Савельев) попал под снежный обвал и сломал тазобедренный сустав. Осколок кости повредил кишечник. Савельеву оказали первую помощь, но положение раненого ухудшается с каждым часом. Требуется переливание крови и операция, возможно, длительная и сложная.

— А Савельев ведь мой дружок! — не вытерпел я.

— Вот и поторапливайтесь, — сказал майор.

Но что я мог сделать? Проклятая метель, проклятые горы! В лучах фар мелькал и кипел снег. На крутых поворотах придорожные кусты и деревья вращались, словно карусель, и было непонятно: то ли машина заворачивает, то ли кружится земля. Когда снег дошел до радиатора, пришлось бросать машину толчками: взад-вперед, взад-вперед; я таранил снежные сугробы, как бык. Но стихия оказалась сильнее. На двадцатом километре мы застряли совсем.

Врач и фельдшер вылезли из машины, простились со мной, вскинули на плечи сумки и пошли пешком. Некоторое время их фигуры виднелись в мутном свете фар, а потом исчезли. Я двинул машину задним ходом и долго ехал так, по старой колее, пока не нашел место, где смог развернуться.

Майор и фельдшер пришли на заставу только через сорок пять часов. Они доложили об этом по телефону в отряд и тут же приступили к операции.

В тот же день по дороге домой полковник Парский сказал мне:

— Жизнь вашего друга вне опасности.

Я несказанно обрадовался, бурно выражая свою радость, а Парский сидел спокойный, молчаливый. Он, как всегда, смотрел прямо перед собой, а вылезая из машины, обронил:

— Подадите машину к двадцати ноль-ноль.

Нет, он оставался самим собой! «Ну, что ж, — подумал я, — такой уж у него, видно, характер… Главное, Иван спасен».

Но через день с заставы сообщили: у больного открылся острый перитонит, произошло вторичное кровотечение, необходимо переливание крови. И как можно быстрее, иначе — смерть.

Это стало известно как раз за день до нашего праздника. У нее приехал окружной ансамбль песни и пляски; лейтенант Бабочкин, непременный устроитель всех торжеств, вконец сбился с ног и охрип, а начальнику отряда предстояло решать: как доставить на четырнадцатую заставу ампулы с кровью? Снова послать человека? Но ведь это двое суток пути. Запросить вертолет? Он не пробьется в такую метель через горы. О самолете и говорить нечего, около заставы нет посадочной площадки.

Вот тут-то и пригодилась лыжная эстафета! Я не знал, кто предложил ее, возможно, снова лейтенант Бабочкин, но ровно через час после тревожного сообщения меня с подполковником Камышиным отправили на пятую заставу, самую ближайшую к штабу отряда, связанную с ним удобным шоссе. От нее и должна была выйти эстафета. Как мне объяснил подполковник, эстафета понесет кровь от заставы к заставе, пока не достигнет четырнадцатой. Это была блестящая мысль! Подполковник вез с собой две ампулы крови и должен был дать лыжникам все необходимые указания, как обращаться с ними в пути.