Дозор на Сухой Миле - [13]

Загалье по меркам этой лесной стороны - деревня большая. И та самая прогалина от нее далеко, а так все леса да леса.

С начала войны немцы сюда не совались. Председатель Загальского сельсовета Корнеев сразу же организовал партизанскую группу. На ее базе стали расти отряды. Возникли бригады. Теперь это центр партизанского края. Недалеко от деревни, на острове Зыслав, - первый партизанский аэродром, где садятся самолеты с Большой земли. Привозят оружие, лекарства, газеты. Забирают тяжелораненых. Отсюда отправляли в Москву деда Талаша, отсюда летают в столицу Родины партизанские генералы.

В Загалье над зданием сельсовета не опускался красный советский флаг. Трепещет он и сейчас. В деревне работает школа.

Все ученики сидят в одной большой комнате с тремя рядами парт. За первыми - самые маленькие. Учительница ходит по комнате, рассказывает ребятам, как велика их Родина. Летом над нею никогда не заходит солнце. И малыши, и многие из тех, кто постарше, диву даются: как это может быть, чтоб не заходило солнце? А еще интереснее услышать, что есть земли, где полгода длится день, а полгода ночь. Это что же, полгода спать, раз такая долгая ночь? И уж совсем непонятно, как это там, где полгода стоит солнце, не может отогреться земля - вечная мерзлота.

Толя и Тоня ходят в Загалье в школу. От лагеря до деревни несколько километров лесом. Каждый раз их провожает кто-нибудь из партизан и ждет, пока кончатся занятия. Уроков бывает два или три. Лишь изредка четыре. С начала учебного года, с первого сентября, прошло примерно полмесяца. За это время несколько раз занятий не было совсем - прилетал фашистский самолет, бомбил Загалье. Ученики и учительница прятались в блиндаже, заранее вырытом на огороде. Блиндаж был надежный - поверх бревен лежал толстый слой земли. В последний налет где-то недалеко упала бомба. Земля вздрогнула. Все, кто был в блиндаже, едва устояли на ногах. Тряхнуло, как на большом возу сена, когда колесо попадет в выбоину.

Тоня рассказывала, что весной тоже повадился было к ним самолет. Прилетал почти каждый день. Сперва бомбил и обстреливал, а потом рассыпал листовки: сдавайтесь. По нему стреляли из винтовок, из автоматов. И хотя летал он низко, никак не могли сбить. Только вынырнет из-за леса с одного конца деревни и тут же прячется за лесом в другом конце. Тогда партизаны выбрали высокий дуб на отшибе, втащили на него несколько досок, оборудовали площадку. На ней бронебойщик с противотанковым ружьем поджидал фашиста. А тот - словно почуял опасность - не прилетал. Партизан несколько дней дежурил на площадке и под дубом. И самолет все же прилетел, и тот пэтээровец сбил его.

В последний раз, едва кончилась бомбежка, дети с учительницей вылезли из блиндажа. Фашист ничего не поджег - нигде не горело. Только с корнем вывернуло сухой вяз на огороде за школой. На вязе была буслянка - гнездо аистов. И пара бездомных, аист и аистиха, кружили над тем местом и не знали, куда им сесть...

Учебников и тетрадей в школе не было. Широкую черную доску разделили мелом на четыре части - по числу классов. В первой колонке - первый класс. Там были написаны буквы, и малыши вместе с учительницей заучивали их: "А-а-а", "Б-э-э", "В-э-э"... Во второй колонке второй класс решал задачки. В третьем было письмо, а в четвертой колонке рисовали - в четвертом классе шел урок рисования.

Урок пения был общий для всех. И уроки истории и географии тоже. Учительница рассказывает о далеких странах. О теплых морях, о пальмах, о том, что там никогда не бывает зимы.

Кто-то из младших поднимает руку. Учительница поначалу не замечает, и рука тянется из широкого рукава рубахи все выше и выше - до самого локтя. Но вот учительница заметила.

- А там немцы есть? - спрашивает первоклассник.

Вся мелкота так и покатывается со смеху: ну где это видано, чтоб не было немцев?!

В конце уроков кто-нибудь из старших начисто вытирает доску, и учительница пишет на ней слова, а все хором повторяют: "Ма-ма", "Ро-ди-на". Последнее предложение длинное, целых три слова, но его знают наизусть даже первоклассники. Учительница только начинает писать первые буквы - а пишет она быстро, сам, кажется, никогда так не научишься, - как дружный хор декламирует: "Смерть немецким оккупантам!" И восклицательный знак в конце.

Чем дольше Толя находился в отряде, тем сильнее его брала тоска. У всех есть дело и занятие, а он, как ему показалось, чужой здесь, сам по себе. Помогал по кухне, по просьбе Петра Стежки разыскивал кого-нибудь в лагере. Рыгор научил его разбирать и собирать винтовку, и он теперь проделывал это с завязанными глазами. Были и другие поручения и занятия. Но все это такая мелочь, что не хотелось вспоминать. И все это было не постоянное, случайное - просто он, Толя, случайно оказывался у кого-нибудь под рукой или перед глазами. А он же не ради этого шел в партизаны. Он вспоминал отца, который где-то сражается изо дня в день на фронте. Еще чаще приходила на память мать. Было жутко слушать рассказы партизан об издевательствах фашистов над пленными, над теми, кого угнали в Германию. Там и его мать. Стоило подумать о матери перед сном, как ночью она непременно снилась. Изможденная и почерневшая. Искусанная овчарками. Она тянула руки навстречу Толе, просила защиты, из глаз у нее лились слезы...