Дождик в марте - [2]

Так дальше и пошло. Надо сказать, охват у них был довольно широкий. За полтора часа они отобразили многие жизненные явления и конкретные факты. Кое-кому, конечно, подсыпали перчику. И пели, в общем-то, более-менее сносно. Не безобразно пели. Во всяком случае, народ с середины не разбегался, как нередко бывает на некоторых даже профессиональных концертах. Между прочим, та самая строчка, про которую говорил Зейц, тоже фигурировала. Она действительно шла следом за «тетей Клавой-дворником» и была очень острой. Жаль только, что я ее не расслышал, потому что как раз в этот момент все громко засмеялись и захлопали.

После концерта меня остановил Кончиц. Мы с ним когда-то учились в институте, но потом он пошел по другой линии. Сейчас Кончиц стоял в сторонке, сцепив на животе руки и не поддаваясь общему возбуждению. Рядом с ним находился какой-то моложавый товарищ в темно-синем костюме, с университетским ромбиком на лацкане. Товарищ тоже не поддавался.

— Вот, знакомьтесь, — сказал Кончиц, представляя меня своему спутнику. — Наша уважаемая интеллигенция. Прислушиваемся к ее мнению.

Товарищ посмотрел на меня твердым взглядом и пожал руку, не назвав почему-то себя.

— Ты через Музу Спиридоновну? — спросил Кончиц.

— Да вот, понимаешь, получил, так сказать, персональное приглашение, — похвастался я. — Спасибо — не забываете.

Кончиц кивнул: дескать, а как же иначе.

— Ну, так что скажешь про этих? — спросил он.

— Что же сказать, — пожал плечами я. — В общем, небезынтересно. И поют, в общем, на уровне… Не хуже любой другой самодеятельности поют. Конечно, если по высокому счету, то поэзии здесь, настоящей разумеется, кот наплакал. Полагаю, о данной области я могу судить более-менее профессионально? — Кончиц согласно кивнул: дескать, ну какой может быть разговор! Его коллега слушал меня с почтительной строгостью. — Да-а, — продолжил я, оживляясь. — Что же касается музыки, тут я, к сожалению, не специалист, но думаю, если спросить грамотного музыканта, то и он вряд ли обнаружит здесь особые вершины… Словом, если бы мне предложили выбирать между Чайковским и нашими юными друзьями, — боюсь, я выбрал бы Чайковского.

Кончиц сдержанно усмехнулся, оценив шутку. Его товарищ достал блокнот и начал что-то помечать в нем.

— А так — что же, — закончил я. — Пусть поют на здоровье, пока поется.

Товарищ Кончица, полуотвернувшись, быстро писал.

— Простите, — кашлянул я. — Что вы там записываете, если не секрет.

— Да вот заношу ваши совершенно справедливые слова насчет того, что классическая музыка выше и что нам нужен Чайковский, а барды нам не нужны.

— Кхм! — сказал я. — Относительно первой части… это, конечно, в принципе… Кто же станет спорить. Но вот дальше там несколько… я бы сказал…

— И дальше все нормально, — отчеканил товарищ Кончица и его твердые глаза вовсе закаменели. — Вы очень правильно сказали — большое вам спасибо.

Тут вокруг нас произошло волнение — уходили барды. Они прошли, испуганно косясь на нашу деловитую группку. За бардами шел очарованный ими мальчик с магнитофоном. Диски на его маге все еще вращались. Мальчик записывал бессмертную поступь своих кумиров.

Кончиц и его спутник простились со мной и ушли.

Я тоже вышел.

Город жил обычной своей вечерней жизнью: ехал в освещенных троллейбусах, брел по проспекту, целовался в скверах на стылых весенних скамейках.

Не было заметно, что он чем-то потрясен.

Правда, на одной скамейке какие-то гривастые молодые люди, в шляпах с недоразвитыми полями, горланили: «Ему на фиг не нужна была чужая заграница!»

Зато на другой скамейке какие-то не менее волосатые молодые люди в пижонских полушапочках-полукепочках завывали: «Выхожу один я на дорогу!..»