Дождь Шукры - [3]
Особенно дружеские отношения у меня установились с малийцами. И началась эта дружба в первый же день моего пребывания в имении Куртье. Накануне я приехал из Парижа в Блуа, где и переночевал в каком-то маленьком отеле. Я всегда любил останавливаться в небольших уютных провинциальных отелях, где скрипели деревянные лестницы и была старая мебель. Эти отели вызывали во мне воспоминания об эпохе моих бабушек и о безвозвратно ушедших детских годах.
Блуа, вообще-то, местечко курортное, но тогда уже наступила осень и городок был пустынен. Проснувшись утром, я сначала подумал о хорошенькой горничной Иветте, стройной двадцатилетней блондинке, подававшей мне вечером ужин, а потом уже о Жанне д'Арк, поскольку именно в Блуа собрала она пять веков тому назад свое войско, чтобы освободить Францию от иностранных захватчиков. Как говорит мой дядя Мишель, половину национальных героев Франции составляют женщины, так как всего этих героев было двое: Жанна д'Арк и генерал де Голль, ибо Наполеон Бонапарт все же был корсиканцем… Как известно, современники нередко оказываются неблагодарными по отношению к своим героям, особенно отвратительно поступили они с Орлеанской Девой, но часть историков до сих пор не теряет надежды, что Жанну д'Арк все-таки не сожгли и в последний момент ей удалось бежать… Сожгли же какую-то сподвижницу Жанны. Увы, о Наполеоне я тоже слышал, что он смог уплыть с острова Святой Елены на первой в мире примитивной подводной лодке и что остаток жизни он прожил в Америке, а мышьяком травили внешне похожего на императора его соратника. Конечно, хочется верить в лучшее, хотя соратников тоже жалко…
Закончив с мысленным экскурсом в прошлое, я позвонил Иветте и, сообщив ей массу интересного по поводу цвета ее глаз и щечек, попросил принести мне кофе и круассан.[2] После завтрака я выехал в Солонь, в имение профессора Куртье, к которому имел рекомендательное письмо от старинного друга нашей семьи, модного парижского врача Руайе. Предварительно Руайе говорил обо мне с Куртье по телефону.
Солонь — это песчаное, заросшее лесом плато, где много старинных замков и прославленных охотничьих угодий. Президент республики именно сюда приглашает время от времени поохотиться своих именитых гостей. Среди бесчисленных лесных шоссе, украшенных по бокам табличками «частная собственность», я с трудом нашел нужный мне адрес. Имение было огорожено высоким каменным забором. Поставив в сторону «пежо», я бодро направился к солидным металлическим воротам. После моего звонка калитка бесшумно поползла вбок и в образовавшемся проеме появился двухметровый малиец, на черной физиономии которого было бы тщетно отыскивать малейшие признаки гостеприимства.
— Мсье желает? — спросил этот антоним радушия, бросив на меня взгляд, которым таможенник-гваделупец удостаивает в аэропорту Орли багаж не понравившегося ему белого пассажира.
Я внутренне улыбнулся. Конечно, если бы передо мной неожиданно встал во весь рост и загородил своим телом вход во владения профессора Куртье пигмей из Конго, я, может быть, и растерялся бы. Но негр, да еще малиец… с этим народом я чувствовал себя достаточно уверенно.
— Инисогома! Икакэнэ кособэ?[3] — приветствовал я черного стража на чистейшем бамбара с акцентом города Сегу — колыбели этого языка.
— М'ба![4] — машинально ответил малиец, сохраняя на лице свирепое выражение.
— И мусо какэнэ? И дэу какэнэ?[5] — вежливо продолжал я традиционный перечень африканского приветствия.
— Торотэ![6] — все еще хмуро ответствовал мой визави.
— И сомого бе какэнэ? И сунгуру какэнэ?[7] — последняя фраза ритуалом не предусматривалась.
— Тороситэ![8] — ответил малиец и расхохотался. Лицо его приняло добродушное выражение.
Тогда я перешел на французский:
— Меня пригласил профессор Куртье. Моя фамилия Руадо.
— Мы вас ждем, мсье Руадо! — поклонился негр.
Так состоялось мое первое знакомство с Бубакаром Кулибали. Позднее мы с ним подружились. Бубакар помог мне установить хорошие отношения и с другими малийцами. Особенно часто беседовал я с маленьким веселым Траоре, который рассказывал множество интересных вещей об Африке, ее обычаях, старинных преданиях, народных приметах, а также о колдунах различных племен. Траоре был прирожденным рассказчиком, слушать его было одно удовольствие, однако отличить правду от вымысла в его повествованиях оказывалось не всегда просто.
— Знаешь, Виктор, — обычно начинал он, — у нас в деревнях есть такие колдуны, которые могут умертвить человека.
А человек этот живет в другой деревне, в нескольких десятках километров от колдуна, и колдун его никогда не видел.
Это я знал. Колдун не посылал своей жертве никакого яда, он просто на глазах односельчан совершал обряд убийства человека, живущего в другой местности. И через некоторое время этот человек умирал… Но при одном условии: он узнавал, что колдун обрек его на смерть. Он умирал от самовнушения. В его голове просто не укладывалось, что он может жить, если колдун предвещал ему смерть.
