Дождь - [10]

Квартира все больше становилась похожей на склад, причем склад довольно неряшливый, а я убеждался, что всего за раз мне никак не вывезти. То и дело я начинал сетовать, но, подлавливая себя на этом, всегда смеялся, как и над мыслью, стоило ли, едва вырвавшись из одного ярма, тут же городить себе следующее. Но нет-нет, говорил я себе, теперь все не так, теперь все честно — я мастерю палицу, чтобы добыть мясо и выстлать пещеру шкурами. Делаю это как умею и средствами, имеющимися в наличии, но — это и только это. И торопят меня холода, как они торопили моего предка пятьдесят тысяч лет назад.

Может быть, прогресс — это благо. Почти наверняка прогресс благо, но не для меня, не для таких, как я. Он для нас — лишь лабиринт во тьме, и мы не видим даже части лабиринта. Мы зачастую не видим даже поворачивающей в очередном колене стены, а лишь затылок идущего перед нами, и нам все равно, куда и к какой правде идти, глядя друг другу в затылок.

Я больше так не мог.

И настал день прощания. Вчера я произвел окончательную инвентаризацию, прикинул, как я все это буду перевозить, и написал себе бумажку, запасы чего мне, наверное, придется пополнять. Затем загрузил первую партию. В город я думал наведаться не раньше второй половины зимы, когда день пойдет на прибавку. Это было хорошо — думать такими категориями. Не «в январе—феврале», а «день на прибавку».

Словно дождавшись наконец, небеса разразились ливнем. Он начался ночью. Я был разбужен его шумной силой, ударами капель но карнизу, в стекло. Ветер трепал в темноте деревья, и слышен был их скрип за окном. Под шубами, — дом порядком выстыл, и постель моя представляла собой ворох шуб и шкур, — было тепло, в ногах возилась Риф. В моем сне среди многих-многих людей было много-много женщин, прелестных и страстных, и теперь я забывал их одну за другой, по ступенькам поднимаясь в этот мир. Или, .черт возьми, спускаясь?… Протянул руку, нашарил на столике рядом бутылку и стакан. Они стояли тут вот уже несколько ночей подряд.

Утром дождь не перестал, а лишь сделался мельче и противнее, и я поехал прощаться с мокрым городом. Я взял фургон — еще тот, хлебный, и объехал на нем все свои памятные места, и те, что были давними, и те, что появились за последнее время. Вот здесь Риф погналась за кошкой, а я что-то делал, не видел и потом долго искал, кричал и даже стрелял. Тут меня сдуру занесло в узенький проулок, а в нем столкнулись автобусы, и пришлось выруливать задним ходом, и я вдоволь понатыкался в стены и низкие окна домиков.

Я проник в районы, почти или вовсе не тронутые моими набегами. Они располагались очень далеко. Даже архитектура здесь несколько иная. Риф сегодня была оставлена дома. Через перекресток виднелся храм с новоотреставрированными главами и звонницей. Четыре колокола висели над крышами, и взобраться к ним было нелегко, но я вскоре все-таки стоял там, сжимая мокрые чугунные перила, ограждающие квадрат каменной площадки. Тучи шли над городом, сея водяную пыль, и крыши, бурые и серые, и ультрасовременные тела стеклянных башен одинаково терялись в ней. Я качнул длинную каплю языка самого большого колокола, подивившись легкости хода. Вам!.. Прощай, город. Бам-мм!.. Я никогда не покидал его больше чем на месяц, летний отпускной месяц. Бам-мм!.. А дождь будет падать на пустой город, размывать мостовые, сочиться сквозь крыши, сквозь гнилые крыши… Бамм-ммм!.. Нет, конечно, не так скоро, но будет, будет… Б-бам-ммм!! Потом смоет все, растворит город в первобытной земле, но не остановится, а будет падать, падать… Зимой я погляжу, как это — улицы с неубранным снегом до окон. Б-бам-ммм!!! …с неубранным нетронутым снегом… Б-бам-мммм!!!

Внизу я еще и еще тряс головой и вертел в ушах пальцами. Если можно слышать, как через мутное стекло, то я слышал именно так. Потому, должно быть, и принял какой-то посторонний шум за часть своего возвращения в звуковой мир. Но шум усилился, и я уже различал, что это в соседнем переулке подъехала машина. Хлопнули дверцы. Невнятно перекликнулись голоса. Я весь застыл. «Принеси ведро», — я отчетливо услышал хриплый мужской голос. Загремело железо. Тогда я наконец дернулся, поскользнулся и, выровнявшись, опрометью кинулся туда…

…Вечером я не напился, и это был самый мужественный поступок в моей жизни. Мне требовалось ясное сознание, чтобы забыть, как, завернув, я вылетел за угол в тупичок, где едва разъехались бы две легковушки. Поперек тупичка лежали груда каких-то ящиков, бочки с краской, вдоль стены — леса. Без сомнения, все это не страгивалось с места уже давно. Ничего больше не было здесь. Людей не было, машины не было. Ничего.

Выезжали на рассвете. Вчерашний дождь продолжался, неизменный, терпеливый, и у меня появилось ощущение, что все — один долгий день и так будет всегда. Риф, привыкшая к кабине, восседала, зажав между передними лапами ящик с консервами, и делала вид, что охраняет его. На самом деле ее гораздо больше занимал качающийся дворник перед носом, она не одобряла его, фыркала и взрыкивала.

Машину я набил сверх всякой меры и теперь с ужасом представлял, как мы садимся где-нибудь по самые оси. Впрочем, такого быть вроде не должно — я хорошо помнил место, куда мы направлялись.