Дойна о Мариоре - [7]

Он легонько оттолкнул дочь, встал и медленно пошел к волу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Звонок раскатился по большим комнатам, залитым полуденным солнцем, по просторной передней, проник в кухню.

Кухарка, низенькая женщина со скучным взглядом красноватых, как у кролика, глаз, сняла с плиты кастрюлю с молоком, чтобы не ушло, проворчала: «Оглохла, что ли, эта девчонка?» — и выбежала на двор.

Просторный двор был обнесен каменной изгородью. Тут было чисто и безлюдно. Даже трава, выбитая метлой и ногами, выгоревшая от солнца, казалось, тоже рада была спрятаться.

— Мариора, дрянь ты этакая, куда запропастилась? Боярин требует! — крикнула кухарка.

Из-за угла появился Челпан.

— Добрый день! — небрежно бросил он.

— Добрый! Из села пришел? — приветливо произнесла кухарка и широко улыбнулась.

— К тебе иду, Панагица. — Челпан тоже улыбнулся ей, и Панагица не заметила, что взгляд его был холодным и испытующим.

— Гостю всегда рады. — Она заторопилась. — Вот наказанье с этой девчонкой. Ну, дождется она у меня!.. Да ты иди, — Панагица кивнула на белый флигель, где жила с Мариорой. — Я сейчас.

Из конюшни выбежала невысокая тоненькая девочка лет четырнадцати в длинной серой юбке, обшитой внизу синими полосками, в белом фартуке. Две толстые черные косы венком лежали на ее голове. Округлое миловидное личико было испуганно. Из-под изогнутых бровей вопросительно смотрели большие черные виноградинки глаз. Она торопливо складывала чистую белую тряпку и, наконец, сунула ее в карман.

— Ох, и будет тебе, Мариора! — с сердцем сказала Панагица и покачала головой.

— Сердитый? — дрогнувшим голосом спросила Мариора. И, оправдываясь, заговорила: — Ефим палец топором рассек. Сильно кровь шла… Надо же было завязать.

— Иди, иди, — сказала Панагица, и по голосу ее Мариора поняла, что кухарке не до нее.

Мариора взглянула в сторону, вздрогнула: увидела Челпана.

Он всегда вызывал в ее памяти самый страшный день ее жизни: наводнение. Она была слишком мала тогда, и события запомнились ей плохо, отрывками; резким пятном среди общей сумятицы легло в ее сознании только это хищное лицо — выражение злобного безразличия к людям.

За эти годы Челпан выстроил на краю села добротную касу, занялся хозяйством. И хотя посевы его были всегда плохо обработаны и скотина не ухожена, жил Челпан хорошо. Поэтому, если на селе пропадал скот, люди подозревали его. Говорили, что недаром Челпан и с жандармами путается. Конечно, доходили эти разговоры и до Челпана, но, видно, мало его трогали.

Был уже первый час дня, но боярин только что встал и в распахнутом халате стоял у окна, лениво почесывая обеими руками мохнатую грудь. На его красивом, женственно-белом лице злая складка.

— Опорожни пепельницу, и чтобы из дому ни шагу. Не дозвонишься! — раздраженно сказал он, не оборачиваясь к Мариоре.

Работа у Мариоры как будто не тяжелая, и ее не так уж много. Впрочем, ровно столько, чтобы с утра до вечера не было ни минуты свободной.

Тудореску с рабочими суров. Несмотря на то, что в имении есть управляющий, работу часто проверяет сам, за малейшую провинность бьет своим белым, неожиданно тяжелым кулаком по лицу, а потом брезгливо отворачивается и уходит.

Но Мариору он не трогает, может быть, потому, что очень уж исполнительна и пуглива она. Прошлой весной исполнилось девять лет с того злополучного года, когда Беженарь задолжал боярину. В эту весну Тома понял, что, работая один, он не рассчитается с Тудореску, — такие нарастали проценты. После долгого раздумья Тома привел в имение тринадцатилетнюю Мариору.

Их впустили в довольно большую продолговатую комнату. Здесь было очень чисто, на полу лежали дорогие ковры, чем-то сладко пахло. Они остановились у дверей. Мариора робко оглядывалась.

В углу комнаты торчало много блестящих крючков, на которых висела богатая одежда. Поодаль стоял небольшой круглый столик, возле него — стулья. В комнате было несколько дверей. А сбоку в стене виднелся узкий, без двери, вход в другую комнату. Там стоял точно такой же круглый столик со стульями, а пол, крытый такими же, как здесь, коврами, — это было совсем чудно, — шел заметно вверх, в гору.

Мариоре захотелось заглянуть туда. Она сделала шаг вперед и вдруг увидела, что какая-то девочка выходит к ней из той комнаты. Мариора остановилась, в замешательстве и удивлении подняла руку к сердцу, — девочка повторила ее движение. Мариора вскрикнула. Но Тома схватил дочь за руку и вернул обратно к двери.

— Неужто смирно стоять не можешь? Забыла, где находишься? — сердито зашептал он. Потом добавил ласковее: — И чего испугалась: это же зеркало, не видишь?

Боярин собирался куда-то ехать. Вышел в лакированных сапогах, в плаще внакидку. Зевнул, посмотрел на Мариору скучными глазами и сказал, что подрастет — девица будет хорошая, может горничной стать, если получится… Еще раз зевнул и распорядился выдать одежду.

— Смотри, чтоб не рвала. С тебя спрошу, Тома.

Отцу ничего не оставалось, как поклониться хозяину и идти на конюшню, — он был конюхом. Через несколько минут Мариора уже была одета в полотняное платье и камышовые шлепанцы, какие кустари привозят из Килии[9]