Довод Королей - [266]

Стоял погожий зимний день, такой же, как в Мальвани, когда они с Даро и Рито катались на фронтерских санках и валялись в снегу. Он ничего не сказал Рафаэлю ни о приходе сестры, ни о том, что произошло между ними, ни о словах, которые у нее сорвались с языка и которые он не мог забыть. Да, женщины часто говорят о любви, но слова стоят недорого. Если Даро решила подарить ему себя, она не могла не вспомнить то, что шептала когда-то...

– Сандер, да что с тобой такое, ты как пьяный...

– Сон, Рито. Сон о прошлом.

– Прошлое всегда сон. Или камень на шее. По крайней мере, так говорят атэвы, которым отчего-то вздумалось померзнуть в нашем милом обществе.

– Ну, ты же не мерзнешь, почему должны мерзнуть они?

– В Мирии зима все же бывает, а потом я уже... Проклятый! Я уже шесть лет в Арции, а ты меня еще на самый Север затащил.

– Не на самый, Тагэре северней Гвары.

– С меня и Гвары хватает. И чего это нашим львам приспичило кататься. Я понимаю, в Эр-Иссаре, где стены имеют уши, а у нас... Разве что Обен подслушает от нечего делать, так от этого никакого вреда.

– У Обена скоро день рождения. Восемьдесят один.

– Да, не нос собачий! А Евгению сколько было?

– Девяносто четыре... И все равно не верится. Видеть эту тварь зеленую не могу!

– Да уж, – присвистнул мириец, – свиньища еще та... Но зато Жорж теперь с нами.

– И все равно от кардинала зависит больше, чем хотелось бы.

– Э, это потому, что сейчас мантию Клавдий таскает, а был Евгений, ты говорил, от кардинала зависит меньше, чем нужно.

Сандер не смог сдержать улыбку. Рито порой давал фору признанным риторам и философам, но этого даже не замечал. Кэрна – лучший из друзей, если не считать Сезара...

Впереди показались атэвские всадники, и Александр постарался выкинуть из головы все лишнее.

Али-ар-Амир-ар-Каркс-ар-Эреб-гар-Майхуб вынул из ножен саблю и поцеловал ее рукоять.

– Да будет дорога Северного Волка подобна песне.

– Я горд разговору с тем, кого зовут Меч Атэва, – Сандер произнес слова по-атэвски, хоть и медленно.

– Северный Волк учтив, но да будет мне позволено говорить на его языке.

– Я буду лишь благодарен, ведь мои познания весьма скромны. Правда, мой друг хорошо знает язык калифов.

– Мои приветствия Победителю Быков. У нас говорят: «Друг – твое второе сердце».

– Это так, – Александр понял, чего ждет Али, и поспешил рассеять его опасения, – благородный Рафаэль – мое второе я. Нет того, что бы я ему не доверил. – Но он никогда не скажет Рито о том, что случилось утром...

– Да будет так! Я счел уместным заговорить о том, что воистину важнее важного и глубже глубокого, – атэв пустил лошадь рысью, отрываясь от свиты, Сандер и Рафаэль последовали его примеру. Кругом расстилались заснеженные поля, всадников было видно издалека, но слышать их не мог никто.

– Садан тебе покорен.

– Да, мы понимаем друг друга, – герцог с нежностью взглянул на жеребца. Странно, как легко он изменил Бризу. Даже кажется, что он всю жизнь ездил только на атэвском красавце.

– Хороший конь для воина важней лучшей из женщин. А Садан – это конь коней. Отцом его был ветроногий Акамат, а матерью облаку подобная Шеат, чью жизнь оборвало рождение двойни. Брат Садана именем Дженнах носит на своей спине принца Яфе, но Садан был назван Саданом потому, что никто, кроме познавшего душу коней Гатара-ар-Хутты, не осмелился подойти к нему ближе чем на локоть.

Со времен, когда дети пустыни пришли в Эр-Иссар по следам коня великого Баадука, повелось, что белый жеребенок с черной гривой, чья жизнь принесла смерть выносившей его кобыле, не знает другого хозяина, кроме Повелителя Повелителей. Но калиф Усман, да продлятся его сверкающие дни, беседует не только с саблей, но и со звездами. Я лишь тень его тени, но я посмел перечить великому, когда тот решил вручить узду Садана дею Филипху.

Звезды открыли, что первое дыхание шарка[131] обожжет тех, в ком течет кровь дея Арраджа. Усман верен клятве Майхуба, и он велел мне, праху из-под копыт его коня, передать его слова и напомнить, что сабля воина должна быть остра, а конь подкован. В знак дружбы и в залог верности привез я белого Садана и не увидел владыки, готового грудью встретить удар судьбы. Но сказано, что нельзя судить о колодце, не коснувшись его дна. Брат дея подчинил себе Садана, и сердце мое возликовало.

Я привез письмо Повелителя Повелителей, но не отдал его, ибо глаза мои увидели среди камня и шелка не волка, а пса в золотом ошейнике. Прости, если мои слова режут твое сердце и обжигают душу, но я скажу то, что должен сказать.

Дей Филипх не поймет слов о большой беде, ибо боится бед малых, и не поверит тому, чему не захочет верить. Но ты истинный дей, и я спокоен. Слова тревоги прочтет тот, кому они западут в сердце и станут факелом в ночи и водой в пустыне. А говорю я тебе это, Эссандр-ар-Шарлах-гар-Аррадж, дабы понял ты, что быть тебе острием копья, лезвием меча, стрелой на тетиве воли в битве с великаном судьбы. Близок час, названный великим Майхубом часом Беды, и пришло время удержать на плечах гору.

Я кончил. Возьми свиток и прочитай, когда будешь далеко.

Сандер молча протянул руку: