Довмонтов меч - [5]

— Ты не лыбься, ты князю кланяйся, он — спаситель ваш, — хмуро проговорил воевода. — Что за люди? С вами шли?

— Из города с нами вышли, понадеялись на нашу охрану, — ответил посадников сын Лубок.

Светловолосый в это время сказал несколько коротких фраз на непонятном языке седобородому, и тот немедленно склонился почти до земли, прижав правую руку к сердцу.

Сам же светловолосый продолжал стоять прямо.

— Не сочти за обиду, князь, не могу я кланяться, спина у меня ломана, а коли надо — могу на колени перед тобой пасть. И не насмехаюсь я над людьми, а рот у меня дран.

— Кто такие? — спросил Довмонт.

— Сказались лекарями, — ответил за них посадников сын.

— Врачеватели мы и есть, князь. — Светловолосый продолжал улыбаться, но теперь уже и Довмонт и воевода разглядели вовсе не улыбку, а гримасу у него на лице.

— Давно тебя так?

— А давно, князь, когда мальчишкой был, в Орде.

— Так вы из Орды?

— Я из Орды, а уважаемый Ибрахим ибн Хафиз, он знаменитый врачеватель на своей земле, он из самой Бухары. Ибрахим ибн Хафиз, по-русскому Авраам или Ибн Хафиз, кому как проще.

— А ты сам? Что у тебя за имя?

— Я его ученик и за толмача, потому как в Орде рос и на многих языках могу вести речь. По имени Убайд, обращён в мусульманскую веру.

Знаменитый лекарь в этот момент снова учтиво поклонился.

Где находится такое место — Бухара, Довмонт не знал, но понял, что далеко.

— Спроси, каким ветром принесло их в наши края? — попросил воевода.

— Были званы к самому королю Миндовгу, на службу. Король Миндовг, когда женился снова, хорошего испрашивал врачевателя, вот нас и...

— Так ты к Миндовгу, собака? — Довмонт разъярился мгновенно от этого напоминания про Миндовга и про новую женитьбу, словно хлыстом его ударили. — Вязать обоих!

Лекари испуганно переглянулись. Их сразу оттащили, вновь стали закручивать за спиной руки. Старик что-то лопотал на своём языке, но Довмонт уже на них не глядел.

— А надо ли так, князь? — миролюбиво заговорил дядька Лука. — Подумай сам, им что ты, что Миндовг, что филин ночной. Не их вина, если кто-то где-то там предложил им выгодную службу. Прости уж ты их, пусть теперь тебе служат.

Отряд уже снова двигался, когда Довмонт сказал негромко:

— Ладно, пусть развяжут.

— Ну, лекари, молитесь своим богам, не знаю, какие они там у вас. Говорят, Аллахи. А ещё лучше — благодарите князя! — проговорил воевода, лично, собственным ножом, разрезая их путы. — Дарует князь Довмонт вам обоим жизнь, хоть и ехали вы к его страшному врагу. Только и врага уже нет. Ваше лекарское умение ему теперь не потребно. Да это умение ещё испытать надо, а то назваться легко, служить тяжко. Будете пока при князе.

Седобородый снова склонился в низком учтивом поклоне. И сказал несколько слов.

— Уважаемый Ибн Хафиз говорит, что рад встрече не только с отважным воином, но и мудрым мужем. И ещё он говорит, что часто мучит тебя внутренний огонь — изжога, а ночью под утро ты просыпаешься от боли в животе, — перевёл его напарник.

— Ну есть такое. Откуда вызнали? — удивился воевода.

— Несчастья и радости человека написаны на его лице, отважный воин. И я готов тебя вылечить, потому что эти напасти малые. — Седобородый заулыбался, согласно закивал головой и полез было в короб.

— Потом, — отмахнулся воевода: не тот нынче день, чтобы думать о хворях. Воевода вскочил на коня и отправился проверять дозорных, что шли впереди.

Отъезжая, он с неодобрением покосился на странных животных, которые состояли при лекарях, — вроде бы и лошадь, да не лошадь: ростом не вышли, уши длинные. На животных были нагружены плетёные коробы, они шли спокойно, по дороге схватывая губами молодые листья берёз.

— То ослы, — объяснил Убайд, помогая старику усесться на спину животного, а потом садясь и сам на другого.

Боярский сын Онфим сидел в дупле громадной липы. Липа росла с прадедовских времён, и про неё говорили, будто посажена она была едва ли не самим великим князем Святославом Игоревичем во времена его дикой охоты, когда высмотрел он себе в Псковской земле невесту — будущую княгиню Ольгу. Да в честь этого события будто бы и посадил совсем юное тогда дерево. В последние годы судьбу липы этой стали сравнивать с судьбою самой Руси: была когда-то и Русь юной, так что даже приблудный печенежский князь в конце концов смог завладеть головой того самого Святослава, зато потом, во времена его внука Ярослава Мудрого, Русь стала видной державой среди других стран. Так же и липа выделялась среди других дерев своею могучестью. Но прошли века, и обветшали обе — что великая Русь, что громадное дерево.

Боярскому сыну Онфиму однажды привиделся чудесный сон. Прежде жил он в Великом Новгороде, но голос Господень послал его через дикие чащи, и он долго брёл, обдирая в клочья одежду, пока наконец тот же голос не приказал ему стать на жительство в дупле старинного дерева. С тех пор питался он лишь ягодами, грибами да кореньями, изредка спускаясь из дупла на мягкую травяную землю. Если шли по дороге добрые путники, делились и они с Онфимом своими припасами. Влагу же для пития присылал ему с неба сам Господь. Однако наступила великая сушь, и последнее время приходилось ему вылезать из дупла и спускаться на ближнее болото. Толстый тёплый мох колыхался там под его босыми ступнями, и кое-где из него выдавливалась влага. Эту-то влагу он и пил, словно зверь.