Доверенное лицо - [53]

— Не стойте так, как будто ничего не случилось, — сказала она, — что мы будем делать с ним, с этим?..

Он сказал кротко:

— Я как раз об этом и думал. Сегодня — суббота. Женщина, которой принадлежит эта квартира, оставила записку: «Молока не надо до понедельника». Следовательно, она вернется не раньше завтрашнего вечера. В моем распоряжении двадцать четыре часа. Смогу я попасть на шахты к утру, если сейчас же отправлюсь на вокзал?

— Вас схватят на станции. Вас уже разыскивают. Кроме того, — она говорила с раздражением, — это пустая трата времени. Я говорю вам, что не заметила у них боевого духа. Они просто существуют. Вот и все. Я там родилась. Я знаю те места.

— И все же стоит попытаться.

Она сказала:

— Мне плевать, живы вы или нет, но мне страшно представить себе, как вы будете умирать.

У нее начисто отсутствовало чувство стыда — она говорила и поступала, не сдерживаясь и ничего не скрывая. Он вспомнил, как она шла в тумане по платформе с булочкой в руке. Что ни говори, ее нельзя было не любить. Чем-то они были похожи друг на друга. Обоих швыряла и толкала жизнь — и они сопротивлялись ей с яростью, обоим им не свойственной. Она сказала:

— Я понимаю, что бессмысленно вас уговаривать: «Не делайте этого ради меня» — такое бывает только в романах.

— Отчего же, ради вас я готов на многое.

— Ах, боже, — сказала она, — не притворяйтесь. Оставайтесь честным. Именно за это я вас люблю. Хотя скорее это из-за моих неврозов. Эдипов комплекс и тому подобное…

— Я не притворяюсь.

Он обнял ее, не автоматически, как в прошлый раз. Он ощущал в себе привязанность к ней, нежность — но не физическое желание. Его и не могло быть — он словно вытравил его в себе, став ради своего народа евнухом. Каждый влюбленный — по-своему философ, об этом уж позаботилась природа. Влюбленному положено верить в свет мира, в ценность рождения новой жизни. Противозачаточные средства ничего не изменили. Акт желания остается актом веры, а он веру потерял…

Она больше не сердилась. Она печально спросила:

— Что случилось с вашей женой?

— Ее по ошибке расстреляли.

— Как?

— Спутали с другой заложницей. У них сотни заложников. Когда заложников слишком много, для тюремщиков они все на одно лицо.

Интересно, не кажется ли ей, девушке из мирной Англии, все это странным и диким: он пытается ухаживать за ней, рассказывая о мертвой жене, да еще когда рядом на диване лежит мертвец? Впрочем, ухаживание шло не очень-то успешно — поцелуй выдает слишком многое, его гораздо труднее подделать, чем голос. Его губы, прижатые к ее губам, выражали беспредельную пустоту. Она сказала:

— Как странно — любить человека, которого давно нет на свете.

— Такое бывает со многими. Вы же свою мать…

— Я ее не люблю… — сказала она. — Я незаконнорожденная. Потом, конечно, все скрепили браком. Все вроде бы образовалось. Но как-то противно знать, что ты была в этом мире нежеланной, уже тогда…

Не испытывая глубоких чувств, трудно решить, где любовь и где жалость. Они опять обнялись. Через ее левое плечо он увидел устремленные на него открытые глаза мистера К. Он опустил руки.

— Бесполезно. Не гожусь я для вас. Я больше не мужчина. Может быть, потом, когда перестанут убивать людей…

Она сказала:

— Мой дорогой, я не боюсь ожидания… пока вы живы.

Да, в сложившейся ситуации — это немаловажное условие. Он сказал:

— А теперь вам лучше уйти. Постарайтесь, чтобы никто вас не увидел, когда будете выходить. И не садитесь в такси меньше чем за милю отсюда.

— А вы что собираетесь делать?

— С какого вокзала мне ехать?

Она сказала:

— Примерно в полночь отходит поезд с Юстона… Он прибывает туда утром в воскресенье, бог знает в котором часу. Но вам надо изменить внешность. Так вас сразу узнают.

— Даже без усов?

— Шрам-то остался. Именно по нему и ищут. Подождите минуту, — и когда он попытался что-то сказать, перебила его: — Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но — минутку.

Она шагнула в ванную — слышно было, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.

— Слава богу, — сказала она, — хозяйка — женщина запасливая. — В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: — Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. — Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. — Вполне убедительно, — сказала она, — как нарыв.

— Но ведь пластырь не закрывает шрама.

— В этом весь фокус. Край пластыря закрывает шрам, а вата на щеке. Никому и в голову не придет, что вы что-то скрываете на подбородке. — Сжав его голову ладонями, она сказала:

— Из меня бы вышел неплохой агент, как, по-вашему?

— Вы для этого слишком хороший человек, — сказал он. — Тайным агентам никто не доверяет.

Он вдруг ощутил теплую волну благодарности за то, что в этом лживом, злобном, ненадежном мире есть кто-то, кроме него самого, кому он может доверять. Словно в жутком одиночестве пустыни повстречал друга. Он сказал:

— Дорогая, от моей любви мало проку, но она вся твоя… вернее то, что от нее осталось. — Он говорил, а внутри опять поднималась боль воспоминаний, привязывавших его к могиле…