Дотянуться до моря - [14]

*****

Разбудила меня вышедшая на балкон Дарья. Взгляд на циферблат своей Омеги — я проспал часа полтора. Посмотрел на Дарью — она была как новенькая, полностью одета, и даже ее гавайский блузон был застегнут на все пуговицы. Она никак не производила впечатление распутницы-наркоманки, только что вытворявшей такие вещи, что, как говорится, половицы вылетали.

— Мама, вставай! — сердито шептала она, дергая Иву за руку.

Ива проснулась и окинула непонимающе-ошалелым взглядом меня и на дочь.

— Мама, нельзя столько пить! — строго выговорила ей Дарья, взвешивая в руке пустую бутылку из-под Хеннеси.

Ива счастливо закивала и заключила дочь в объятия. «Жива, жива!» — запричитала она, снова гладя Дарью по волосам, теперь чистым и расчесанным.

— Ну, конечно, жива, почему я должна быть не жива? — еще больше нахмурилась Дарья, скользнув по мне настороженным взглядом.

«Ничего не помнит или прикидывается?» — пронеслось в моей голове.

— Ты что, ничего не помнишь? — повторила за мной Ива, отстранив дочь на вытянутые руки и пристально глядя ей в глаза. — Что ты здесь вытворяла?

«Вместе с нами», — добавил про себя я.

— Не понимаю, мама, что я должна помнить? — очень естественно удивилась Дарья и только ее взлетевшие вверх брови дрожали, безошибочно, на мой взгляд, выдавая игру. — Разве что последний коктейль был, пожалуй, лишним…

— Ты, ты… — в смятении начала Ива, понимая, видимо, что не следует воспроизводить всю правду-матку о событиях последних нескольких часов, но не зная, чем эту правду заменить.

— Да, когда ты пришла, ты была немножко нетрезва, — перехватил инициативу я. — Тебя стошнило, мама отмочила тебя в душе и положила спать.

Ива кинула на меня взгляд, полный благодарности.

— Надо же, я совершено ничего не помню! — воодушевленно подхватила Дарья. — Мам, ну прости меня, пожалуйста!

Все человеческие чувства от удивления до огромного облегчения мгновенно пронеслись в Ивиных глазах, она привлекла Дарью к себе и крепко прижала.

— Конечно, я прощаю тебя! — зашептала она, орошая дочь слезами счастья. — Я так люблю тебя, Даша, Дашечка! Можно, я буду тебя хоть иногда так называть?

— Нельзя! — отрезала в ответ на матернины излияния Дарья, вырываясь из ее объятий. — И хватит телячьих нежностей! Что люди подумают?

Ее взгляд скользнул по «людям». Когда наши глаза встретились на секунду, я уловил в них и озорную радости от маленькой победы в сложной ситуации, и облегчение избалованного подростка, избежавшего наказания за шалость и уже, возможно, нацелившегося на шалость очередную.

Вызвонили Володю. Бледный инфантильного вида юнец появился минут через пятнадцать, весь вид его говорил о том, что последние несколько часов он тоже где-то отсыпался, а хвоя в волосах наталкивала на мысль о зарослях возле бассейна. Ива показательно распекла его за то, что он бросил Дарью одну, малец пытался объяснить, что та, мол, «сама», но потом вспомнил о джентльменстве и принял остаток экзекуцию молча. Получив строгое указание идти по номерам и ложиться спать, они двинулись к выходу. Ива сопровождала их до двери, видимо, для верности.

— Мам, ты-то скоро? — спросила Дарья уже в дверях, ревниво глядя на меня через матернино плечо.

— Как получится, дочь, — нарочито громко ответила Ива, тоже бросая на меня взгляд. — Нам нужно еще кое-что обсудить с дядей Арсением.

— Я даже предполагаю, сколько раз вы будете это обсуждать, — с ударением на «это» воткнула матери шпильку Дарья. — И, пожалуйста, передай дяде Арсению, чтобы не слишком углублялся в процесс обсуждения!

Мать аж поперхнулась, а Дарья, страшно радуясь недвусмысленной прозрачности своей двусмысленной реплики, с победоносным видом вышла из номера. «Язва, — констатировал я. — Вся в папашу».

*****

За неплотно задернутыми шторами занимался рассвет. Мы лежали и курили. Мягко говоря, было чего обсудить, но Ива молчала.

— Слушай, а как она нашла-то нас? В отеле четыреста с лишним номеров! — не выдержал я.

— Понятия не имею, — дернула плечом Ива. — Я о другом думаю.

— Ну, да, — понимающе подхватил я. — То, что произошло, стоит того, чтобы об этом подумать.

— Я думаю как раз о том, чего, к счастью, не произошло, — хмыкнув, срезала меня Ива. — Хотя ты знаешь, я ведь была в полсекунде от того, чтобы коленки разжать. И что самое интересное, в этот миг думала я не столько о том ужасе, который происходит, и с которым я ничего не могу поделать, а о том, что у меня такая ситуация уже не первый раз в жизни. Что все развивается по спирали, и что все предопределено: сейчас, как и в те разы в прошлом, я сдамся. Рассказать?

— Да, конечно! — поспешил ответить я, чуть не поперхнувшись дымом от неожиданного вопроса. — Очень интересно.

Последние слова вышли какие-то казенные, как на отчетно-перевыборном собрании, но, к счастью, Ива, вся в своих переживаниях, не заметила.

— Первый раз это было, когда я девственности лишалась, — усмехнулась она. — Мне было семнадцать, до того у меня были уже ухажеры, но с ними даже попытки не было. Но они мне и не нравились, а этот наоборот, очень. Высокий, выше меня, чернявый. Женя, помню, его звали. Мы выпили, начали целоваться. Я уже легла на спину, помогла ему снять с меня колготки с трусами, он тоже разделся. У него все было, как по команде «на старт», и мне это очень льстило. Я думала, что это у него именно на меня такая реакция, не знала еще, что в семнадцать лет у мальчиков и на дырку в заборе торчок. Он говорил какие-то слова, глупые, приятные, возбуждающие, и лез рукой, разжимал коленки. А у меня как ступор — не могу, и все. Не страшно, что больно будет или что залететь могу, а просто барьер какой-то стоит и не падает. И тут вдруг я подумала, что если я ему не дам сейчас, то девки в классе скажут: «Зачем же ты его в кровать-то затащила, если дать намерена не была? Сразу бы сказала ему, что нет, мол, не буду, не проси. Вон, Ленка Кочнева по нём сохнет, может, ей обломилось бы. Как собака на сене, ей богу! До свадьбы себя бережешь? Ну и дура ты, Ива-слива (у меня прозвище такое было), как есть дура!» И от таких мыслей сразу у меня барьер упал, и все случилось, представляешь?