Достойное общество - [39]

Бернард Уильямс подразделяет человеческие эмоции на «красные» и «белые», то есть на те, от которых краснеют, и те, от которых бледнеют. Стыд – это «красная» эмоция, тогда как вина – «белая». «Красная» эмоция проявляется, когда испытывающий ее человек смотрит на себя глазами другого и от этого краснеет. В случае с «белой» эмоцией человек смотрит на себя «внутренним взором» собственного сознания, от чего может побледнеть. Эти два типа эмоций различаются точкой зрения. Парадокс унижения состоит в том, что, с одной стороны, жертва видит себя глазами других (а именно своих мучителей), с другой же стороны, унижение по определению предполагает и собственную реакцию жертвы. Унижение – эмоция «красная», однако, с точки зрения реакции жертвы, это также и «белая» эмоция. Человек не может одновременно покраснеть и побледнеть.

Оскорбление по определению зависит от чужого отношения, так как наносит ущерб социальному достоинству оскорбляемого. Если оскорбление основывается на ложном обвинении, но у оскорбляемого есть резонные основания считать, что ему все равно придется заплатить почетом, который оказывало ему общество, тогда у него есть резон считать себя оскорбленным. Однако в случае необоснованного акта унижения – хотя здесь нужно понимать, что любая попытка унижения личности необоснованна, – возникает вопрос, есть ли у жертвы достаточные основания считать себя униженной, то есть считать, что ее самоуважению нанесен ущерб в ее же собственных глазах.

Уточним рассматриваемый нами вопрос. Унижение – это намеренный отказ считать человека человеком, выражающийся в таком обращении с ним, как если бы он был обычной вещью, инструментом, животным, недочеловеком или представителем «низшей расы». Легко понять, почему такое обращение считается оскорбительным и позорящим или, иначе говоря, причиняющим серьезный ущерб почитанию жертвы со стороны общества. Но почему жертвы такого обращения непременно должны считать себя приниженными в своем человеческом достоинстве? С чего бы им обязательно принимать точку зрения, которую пытается навязать им унижающий их агрессор? В психологии принято считать, что жертвы часто стремятся идентифицировать себя с угнетателями, однако наша проблема лежит не в психологической, а в нормативной плоскости.

Унижение несет в себе экзистенциальную угрозу, которая заключается в том, что унижающий, в особенности институциональный, обладает властью над жертвой. Его важнейшей составляющей является ощущение полной беспомощности, которое мучитель внушает жертве. Это чувство беззащитности проявляется в страхе жертвы перед неспособностью защитить свои жизненные интересы. Даже если жертва, пытаясь изменить ход игры, начинает воспринимать своего мучителя как зверя (в переносном смысле), это ничуть не смягчает степень испытываемого ей унижения. Унижение, исходящее от такого монстра в человеческом обличье, каким, к примеру, был Менгеле, является унижением в настоящем смысле. Жертва чувствует экзистенциальную угрозу, кроющуюся за актами унижения, и осознает свою беспомощность перед лицом этой угрозы. Даже если ей удается убедить себя в том, что тот «симпатичный дьявол», каким Менгеле виделся своим подопытным, и впрямь не человек, а настоящий дьявол, это не позволит избавиться от обоснованного осознания унизительности ситуации, в которой она находится. Унижение имеет место, и жертва ощущает его в полной мере, поскольку не может не видеть в Менгеле человека. Тактика восприятия Менгеле как дикого зверя, чьи действия не могут унижать, остается тем, чем и является, – всего лишь тактикой и ничем более. Я считаю, что даже если бы такая тактика сработала, это никак не сказалось бы на ситуации унижения. Связанный с отказом считать человека человеком акт унижения, пусть даже сугубо ритуальный, символический и не предполагающий применения физического насилия, сигнализирует об абсолютно несимволическом отказе жертве в праве на существование. В нем заключается постоянная угроза низведения жизни унижаемого до жалкого существования, которое недостойно человека.

На протяжении долгой истории выживания в диаспоре евреи не раз демонстрировали отношение к неевреям как к «брехливым шавкам». Нечего чувствовать себя оскорбленными или униженными ими, ведь разве может лающая собака кого-то оскорбить или унизить? Собака может напугать, но никак не унизить. Будучи вполне объяснимой, эта попытка жертв унижения обесчеловечить своих мучителей во многом сродни попыткам унижающих обесчеловечить своих жертв.

Еще один прием, к которому евреи прибегали на протяжении столетий, – это так называемая техника «бравого солдата Швейка», которая заключается в примерке маски притворной невинности перед лицом потенциального мучителя. Такая установка позволяет не воспринимать агрессора всерьез и при этом подспудно его высмеивать. Казалось бы, данная возможность всегда под рукой, поэтому весь вопрос в том, есть ли вообще смысл принимать любое унижение близко к сердцу. Всерьез следует воспринимать экзистенциальную угрозу как имплицитную составляющую унижения, но не собственно унижение. У жертвы нет причин полагать, что унижение несет ущерб ее человеческому достоинству: в нем кроется лишь непосредственная угроза ее жизни или элементарной человеческой сущности.