Достопамятные деяния и изречения - [62]

Кто не знает, что Сципион Назика добился той же славы при помощи тоги, что и оба Сципиона Африканских своим оружием? Он не допустил удушения республики, даже когда смертоносная рука Тиберия Гракха сжала его горло. Он ведь также испытал вопиюще несправедливую оценку его заслуг соотечественниками, так что под предлогом нового назначения удалился в качестве легата в Пергам, где и провел остаток жизни, нисколько не сожалея о своей неблагодарной отчизне.

Я все еще поглощен мыслями об этой семье и не исчерпал пока свидетельства об обиде, нанесенной Корнелиям. Публий Лентул, самый знаменитый и более всех любящий республику гражданин, в благочестивом и храбром сражении на Авентине обратил в бегство войско Гая Гракха, разбив его грязные поползновения. А наградой за эту битву, с помощью которой он сохранил законы, мир и свободу в их первозданном виде, явилось то, что ему не позволили умереть на родине. Сраженный несправедливостью и завистью, он на собрании добился от сената назначения свободным легатом и тогда же воззвал к бессмертным богам, чтобы никогда не возвращаться к неблагодарному народу, после чего отбыл на Сицилию. Там он и провел остаток дней, твердо придерживаясь обета. Вот так в судьбе пятерых Корнелиев поочередно находили мы самые отменные примеры неблагодарной отчизны.

Их уход был добровольным. А вот Агала, который, будучи магистром конницы, убил Спурия Мелия, стремившегося к царской власти, заплатил за сохранение гражданских свобод собственным изгнанием.^[378]

3.3. Если мнение сената и народа можно сравнить с внезапной бурей, которая вызывает лишь мягкое сожаление, то неблагодарные деяния отдельных личностей заслуживают подлинного бичевания в более резких выражениях и все потому, что личности эти предпочли благочестию преступление. Ливень, бурю слов заслужил Секстилий, достойный отсечения головы! Во время проскрипций Цинны Гай Цезарь вынужден был бежать. Его бедственное положение заставило его просить у Секстилия убежища в его Тарквинийском поместье и даже требовать его по праву благодеяния. И как же не дрогнула рука Секстилия, когда он оторвал его от предательского стола и от алтарей нечестивых домашних богов, чтобы бросить на расправу жестокому победителю? Думаю, что если бы его обвинитель по воле общества превратился в умоляющего и бросился бы на колени, скорбно прося о поддержке, то и тогда было бы жестоко ему отказать, ибо даже те, которых несправедливость сделала ненавидимыми, из-за несчастья своего заслуживают некоторого снисхождения. Но Секстилий не обвинителя, а покровителя отдал на растерзание свирепейшему врагу собственными руками: и из-за страха перед смертью он недостоин был жить, а уж из-за расчета на деньги тем более достоин был смерти.^[379]

3.4. Теперь перейдем к другому неблагодарному деянию, созвучному с вышеописанным. Марк Цицерон по просьбе Марка Целия защищал Гая Попилия Лената из Пиценского округа не менее усердно, чем красноречиво, и поскольку случай оказался сомнительным, Попилия отпустили к родным пенатам невредимым. А потом этот Попилий, которому Цицерон ни словом, ни делом не причинил никакого вреда, упросил Марка Антония занести того в проскрипционные списки и позволить ему с ним расправиться. И ему было даровано совершение гнусного деяния. Ликуя, поспешил он в Кайету, где приказал Цицерону подставить под удар свое горло. А ведь этого самого человека он должен был уважать хотя бы в частном порядке за его спасительное рвение, не говоря уже о его широко известном достоинстве. И тотчас отрубил голову римского красноречия и его правую руку мира, чувствуя свою безнаказанность. А потом резво переправил в Город эти останки, словно богатые доспехи, добытые им в бою. И он, несущий этот нечестивый груз, вовсе не думал, что несет голову, защитившую когда-то его самого. Нет слов, чтобы заклеймить это чудовище, ибо нет второго Цицерона, который мог бы достойно оплакать судьбу этого Цицерона.^[380]

3.5. Не знаю, как теперь перейти к тебе, Помпей Великий. Смотрю на величие твоей судьбы, которая блеском своим некогда заполнила все земли и моря, и помню о твоем падении, слишком мощном, чтобы я осмелился коснутся его рукой. Даже если мы умолчим о Гнее Карбоне, защитившем тебя, еще юношу, на форуме, когда ты боролся за имение твоего отца, а позднее умерщвленном по твоему приказу, случай этот все равно останется в людской памяти как достойный порицания. Ибо этим неблагодарным деянием ты сделал больше для укрепления власти Луция Суллы, чем для твоего собственного чувства благоприличия.^[381]

Внешние примеры

Внешний пример 1.

А вот, чтобы не насмехались над нашими признаниями иноземные города, поведаем о следующем. Карфагеняне решили удалить с глаз своих Ганнибала, того самого Ганнибала, который ради их безопасности и победы сразил к вящей своей славе столько наших полководцев и столько воинов, то есть вели они себя, будто сами были вражескими воинами.^[382]

Внешний пример 2.

Лакедемон не породил никого, кто был бы более велик и более полезен, нежели Ликург, которому Аполлон Пифийский ответил, что не знает, к кому его причислить: к людям или богам. А между тем ни предельная честность в жизни, ни неизбывная любовь к родине, ни здравые, внушенные им законы не смогли спасти его от враждебности соплеменников. Часто бросали в него камни, много раз выталкивали с форума, даже выбили глаз, а в конце концов изгнали из отчизны. А чего ждать от других городов, если даже этот один, прославленный постоянством, умеренностью и достоинством, оказался столь несчастным вопреки своим заслугам?