Достоевский FM - [18]

— Нет, — просто ответил Антон, едва заметно мотнув головой.

— А что тогда круто?

— Ты сам знаешь, — сказал Антом. — В общем-то, все знают, просто не задумываются.

— А я вот иногда задумываюсь, — Сашка схватил бутылку и допил с горла, пролив половину на себя. Потом он стал пьяно бить по мокрому пятну на пиджаке, пытаясь его вытереть.

— Я! — кричал он заплетающимся языком. — Я задумуюсь иногда. Задумуюсь.

Он вдруг перестал стучать себя по пиджаку и зло посмотрел на магнитофон.

— Я ведь и вот эту, — он ткнул пальцем в динамик. — И вот эту слушаю, потому что все слушают, поньмаешь?

Он схватился за провод и дёрнул так, что его самого развернуло, и стул громко скрипнув, покосился ещё больше. Сашка с трудом вернулся в прежнее положение и тяжело облокотился на стол.

— Ты думаешь, я не поньмаю, что это мерзость, а не эта, как её, не музыка, — Сашка уже с трудом удерживал голову прямо, словно его подбородок вдруг независимо от него захотел прикоснуться к мокрому пятну от водки, темневшему на пиджаке. — Я раньше этого сушал, как его, блин. Как его, этого, который про это написал, про весну и про другие эти, как их, месяцы, во.

— Вивальди? — спросил Антон.

— Точно! — крикнул Сашка. — Ведь там такая музыку, у этого, как ты там его назвал?

— Антонио Вивальди, — повторил Антон.

— Во-во. Ведь там чувствуется, вот здесь чувствуется, — Сашка снова хотел схватиться за пиджак, но его локоть соскользнул, и он ударился подбородком об стол. Скривившись от боли, он упёрся руками и попытался подняться, но ноги не слушались.

— Не могу. Никак не могу. Не могу я уже! — почти прокричал Сашка.

Антон встал и помог ему.

— Где ты спишь? — спросил он.

— У-у — промычал Сашка. — У-у. Не могу-у.

Антон потащил его в комнату. Там он положил его на разломанную кровать, у которой вместо ножек были стопки старых, истрёпанных книг, и вернувшись на кухню, присел на табурет.

Свою работу он выполнил, оставалось подождать.

Минут через пять дверь открылась и в кухню вошёл молодой парень. Он с отвращением скривился и бухнулся на стул, на котором ещё недавно сидел Сашка.

— Настроил? — спросил он у Антона.

— Настроил, — тихо ответил Антон.

— Только ты это, нормально настроил? — затараторил парень, теребя изрезанную клеёнку. — А то мне один из ваших в прошлый раз настроил, ёлки-палки. Я когда через тоннель повёл, в такой диссонанс попал, что пришлось срочно назад возвращаться, донастраивать.

— Я нормальный настройщик, — сказал Антон. — Да и этот вариант простой был, — Антон поднялся. — Ладно, удачи, пойду дальше работать.

— Подожди, — торопливо заговорил парень. — А долго ждать-то?

— Чуть больше часа. Потом как обычно, фибрилляция желудочков, некроз ткани, короче, обычный инфаркт.

— Понятно, — кивнул парень. — Слушай, я вот ещё что спросить хотел. Знаешь, спрашивал уже и наших и у ваших, никто не знает точно. Вроде как раньше Настройщики не нужны были, — парень прищурившись посмотрел на Антона.

Антон усмехнулся. Вечно эти Проводники со своими подколками.

— Раньше и Проводники не нужны были, — Антон подмигнул парню. — Души умерших сами находили путь к свету. Так что давай уже без этих детских выяснений, кто важнее.

— Ладно, — парень широко улыбнулся. — Это я так.

— Удачи, — ещё раз пожелал Антон и вышел из пропитанной тяжёлым духом кухни. Подняв глаза, он посмотрел на сочные подрагивающие капли звёзд.

— Вот так бы стоять и слушать их вечно, — подумал он, но времени на это не было.

Подняв воротник, он заспешил к следующей, приблизившейся к великому переходу ненастроенной душе.

Один необыкновенный день Дениса Кузьмича

Утро распахнуло объятия и обняло проснувшуюся землю. На траве щедро заблестела роса. Ни единой тучки в небе — день обещал быть жарким и безветренным, таким, каким они и бывают в конце июля, то есть самым обыкновенным летним днём в областях чуть южнее средне-русской полосы.

Но Денис Кузьмич думал по-другому. Не думал даже, а чувствовал, что день будет необыкновенным.

— Совсем необыкновенный день будет. Чудо произойдёт, ей-богу, произойдёт. Меня не проведёшь, — говорило нутро Кузьмича и Кузьмич ему доверительно внимал.

Кузьмич сидел на порожках и курил горькую «приму», сплёвывая время от времени на землю табак. Кузьмич «приму» курить умел мастерски, не слюнявя, не изжёвывая, но даже у такого мастера табачок иногда нет-нет, да и прилипал к губам.

— Тьфу ты, — плевался Кузьмич, и с губы слетала табачинка. — Странно это как-то, вот точное ощущение, что чудо произойдёт. Ей-богу ж.

В кухне шурудилась посудой жена, бабка Нюська, готовясь сварить борща. Борщ у неё получался наваристый, густой, ложка стоймя стояла в капусте, а дух расплывался по комнатам такой, что Кузьмичу казалось — желудок вот-вот сам выпрыгнет из туловища, да и запрыгнет в исходящую паром и ароматами кастрюлю.

Забросив пегас на грядку с огурцами, Кузьмич поднялся и заглянул в кухню.

— Слышь, Нюська, ничего не чуешь?

Бабка замотыляла головой, шумно вдыхая воздух.

— Газ, чи шо?

— Да не, — обижено махнул рукой — Внутри не чуешь?

— Иде внутри?

— Да ну тебя — Кузьмич развернулся, и сойдя с порожек, зашагал в сторону главного огорода.

Главным огородом Кузьмич называл то, что раскинулось за невысоким деревянным забором, отхватив под себя семьдесят соток земли. Такие огороды в деревне были в каждом дворе. Деревня казачья, и видать делили землю казаки сами, не жалеючи, в общем-то, как оно и надо, когда земля своя. И в каждом дворе главный огород использовался одинаково. В начале немного картошки, потом кукуруза до половины, а дальше выгон для скота. У кого для коровы, у кого для коз, а Кузьмич держал кролей, серых великанов. Само собой на выгон их пасти не выпускал, кроль сбежит не задумываясь, а вот травку для них на этом выгоне он завсегда скашивал.