Досье на самого себя - [4]

— Еще!!! — ору на весь мир, барабаня кулаками по спинке кровати.

Он сидел, обхватив голову руками и качаясь со стороны в сторону.

Мать ударила его еще несколько раз наотмашь и плюнула…

— Мамочка… — задохнулся я криком. Она кинулась ко мне, схватила вместе с одеялом и вынесла из комнаты.

Бесконечный, мертвый коридор. Мелькают комнаты — провалы, пустые и заиндевелые. Поворот. Опять коридор и снова заколоченные комнаты и комнаты без дверей.

Тупик. Белое яичко с цифрой «1». Моим телом толкнула дверь. Пахнуло жаром.

— Тетя Нюра, мы у тебя переночуем, — крикнула мать, бросая меня на груду тряпья.

Хозяйка сидит у железной бочки. Вокруг штабели книг, почти до потолка. Она кладет книгу меж ног. Ахает коленкор. Обложка летит в огонь. Через палец пропустила листы. Мельком просмотрела картинки и разодрала жирный том на худосочные брошюры.

В бочке пело пламя…

Мы прожили у тети Нюры тридцать семь дней. Отец жил один. Там.

Третье января сорок второго. Утро. Позднее, морозное. Я давно проснулся и рву книги. Мама лежит рядом и смотрит в огонь. Вошла тетя Нюра.

— Антонина, выдь сюда…

Мать, накидывая одеяло, послушно выходит.

Вернулись они почти сразу.

— Умер он, да?..

— Пойди, посмотри, — сказала мать.

Это нужно ей, а не мне, но одна она не пойдет. Я это тоже понял сразу.

Он лежит на диване в своей кожанке, подбитой мехом, которую носил зимой, кажется, всю жизнь. На голове шапка. Это была первая зима, когда он закрыл голову.

Сухари, их было еще много, разложены, как и тогда, тут же на диване. Губы сомкнулись в спокойной улыбке недавнего сна. Лицо казалось молодым… И еще с этим лицом происходило что-то странное…

Я смотрел на это очень знакомое мне лицо и силился понять, что же мешает мне видеть его мертвым… Я сделал шаг к нему и нагнулся, потому что мне показалось… нет, не показалось, а я уже ясно видел, что дрогнули веки…

Мне не было страшно. Это было любопытство. Только любопытство. Я пристально посмотрел ему прямо в глаза…

Среди ресниц и вокруг век копошились черно-серые вши…

Вас интересует, что было потом?

Потом — суп с котом… Нет, нет. Не пугайтесь — кошек мы не ели. Ели клей, как и многие. А сухари отцовские — нет. Тетя Нюра их доела. Она же увезла его куда-то на санках.

Куда? Вот этого я не знаю.

Не спросил я тогда тетю Нюру из первого номера, куда увезла она его. И мама не спрашивала. И вы у меня не спрашивайте.

Наверное, в братской могиле он…

Где же еще ему быть?

ЛИСТ ТРЕТИЙ

Богов, как известно, встречаешь в жизни не часто.

Ну, а если ты живешь в городе, где можно в любой день и час войти в сад, прошагать к богам запросто, рассмотреть их со всех сторон и потрогать этих богов пальцами, даже если на пальцах обгрызаны заусеницы?..

Что тогда? Каково тебе?.. Тем более, что тебе нет и десяти лет, а боги, в большинстве своем, почему-то не одетые. В особенности, боги-тети. На них даже смотреть стыдно, когда ты не один, когда рядом с тобой стоит такая задира, как Лялька Озерова…

Лялька вертит портфелем, крутится сама волчком вокруг Дианы и в сотый раз спрашивает:

— Не нравится?..

— Вот пристала… Ничего особенного.

— Ничего особенного, — кривит губы Лялька, передразнивая, — сам ты «ничего особенного»…

— Подумаешь… «особенная»…

— Дурак. Я с тобой ходить больше не буду.

— Ну, и не надо. Подумаешь…

Отворачиваюсь, чтобы не видеть, как она убегает. Рассматриваю сандалию у богини. (Нужна мне эта сандалия! Как же…) Нагибаюсь к ноге Дианы, сам скосил глаза. Желтый бант подпрыгивает в конце аллеи у канавки. Остановилась. Смотрит в мою сторону… (Сандалия! Только сандалия!..) Слюнявлю палец и тру мраморную ногу. Из-под пыли выступило неожиданно белое, полупрозрачное, живое… Тру рядом. Снова плюю и снова тру, забыв уже обо всем. Очень заметна вымытая нога. Диана смотрит в сторону, но ласково и благодарно… Вспоминаю о Ляльке. Бегу к берегу. Она сидит у самой воды и накручивает на палец травинку. Мне становится жаль Ляльку.

— А я Диане ногу вымыл, — и тут же толкаю локтем.

— Смотри, колюшка! Смотри! Вон — у кирпича! Видишь?

— Вижу, — отвечает Лялька, не разжимая губ.

— Хочешь, поймаю? Ну, хочешь?!

Сбрасываю ботинки. Закатываю штаны.

Вода прозрачна. Хорошо видна битая бутылка с фарфоровой пробкой-замком. (Куда же она подевалась? Только что была тут…)

— Вон она, — шепчет Лялька и бросает травинку, завязанную кольцом. Рыбка в полушаге от меня. Переступаю осторожно. Держусь на одной ноге. Нагибаюсь. Чашечку из ладоней медленно подвожу под рыбку. Не моргаю, не дышу. Она совсем близко… Зеленая с красным брюшком. Сдвинулась чуть в сторону. Ладони капельку выше… И… Оп!!!

Испуганная и обрызганная визжит Лялька. Взвываю я — проклятая бутылка впилась в ногу. А рядом горланят малыши, пытаясь схватить танцующую в траве колюшку…

Собирается толпа. Лишь после того, как Лялька перевязала мне ногу своим носовым платком, а зелено-красный трофей был водворен в бутылку с отбитым дном, мы остаемся одни.

— Больно?

— Ерунда…

Руки у Ляльки в кляксах.

— Давай, на банте горошек сделаю.

— Красный?

— Красный нечем. Фиолетовый. Давай. Знаешь, как красиво, когда в горошек.

Лялька развязывает бант. Разглаживаю на коленях желтый шелк и, ткнув химический карандаш в мокрую траву, вывожу первую горошину.