Досье Габриэль Витткоп - [3]

Шерлок Холмс, рассказывая доктору Уотсону о том, как ему удалось спастись из коварной ловушки, устроенной для него профессором Мориарти на Рейхенбахском водопаде, поведал, что ему здорово помогло в схватке со злодеем знание приемов японской борьбы баритсу, уроки которой ему когда-то доводилось брать. Позже многочисленные исследователи холмсианы потратили немало трудов в надежде найти хоть какие-то достоверные в историческом смысле сведения об этом виде восточных единоборств, однако их усилия оказались тщетными, и борьба баритсу со всей несомненностью явила себя всего лишь плодом воображения сэра Артура Конан Дойля. Вероятно, и исследователям литературного наследия Габриэль Витткоп точно так же никогда не удастся результативно решить заданную ею другую «японскую» загадку, поскольку, очевидно, не существует никаких документальных свидетельств взаправдашнего существования мастера макаберных нецке XVII века с острова Кюсю Коси Мурамото, чьих работ большим ценителем и тайным коллекционером оказывался некрофил Люсьен; нецке эти были поистине прекрасны: это были мертвые в содомском соитии с гиенами, сосущие член суккубы, онанирующие скелеты, трупы, сплетенные как гадюки, призраки, пожирающие человеческие зародыши, куртизанки, садящиеся на восставшее мужество мертвецов. А самое любимое нецке Люсьена, которое он всегда носил с собой в жилетном кармане, изображало двух толстеньких крестьян, с ловкостью блудящих в глазницах черепа... Да, наклонности Люсьена были не просто экстравагантны, но более чем демоничны, но Режин Дефорж, как уже было сказано, на свой страх и риск издала «Некрофила», и это не повлекло за собой никаких серьезных судебных преследований по факту выпуска зтой книги; возможно, так произошло не только благодаря ее бесстрашию и решительности, но и потому, что Габриэль Витткоп мудро вложила в уста Люсьена мысль о том, что «на свете есть одно грязное дело - это заставлять других страдать»; эти слова помогли Люсьену привлечь в свой монолог образ непревзойденного магистра причинения мук невинным - Жиля де Рэ, «человека с ущербной сексуальностью, вечного мальчика, без конца повторяющего свое самоубийство в других», привлечь его словно свидетеля в свою защиту, - как продуцента идеального зла, на фоне сверхчеловеческих зверств которого некрофиловы отступления от общепринятых норм морали могли выглядеть несомненно заслуживающим снисхождения пороком; литературный персонаж, осуждающий Жиля де Рэ, уже едва ли может быть - уж во франкофонском-то мире точно - воспринимаем как отрицательный, а коли он самого себя записывает в антиподы прототипу Синей Бороды, то он становится уже без пяти минут положительным. Таким образом, вероятно, уже в 70-ые годы Витткоп открыла для себя формулу, которую озвучивала спустя многие десятилетия и благодаря следованию которой могла чувствовать себя практически абсолютно свободной при выборе сюжетов и тем для своих книг: «можно написать все, если знать как» - так любила она повторять; вероятно, применение этой формулы и сделало книги Габризль Витткоп не уступающими в необыкновенности ее жизни, а ведь тут было с чем соревноваться: в годы оккупации она спрятала в Париже немецкого дезертира-гомосексуалиста, за которого после войны, переехав в Германию, сумела выйти замуж и с которым смогла прожить много счастливых лет; не поимев с супругом за долгие годы их союза ни одного сексуального контакта, она, тем не менее, утверждала, что вышла замуж по любви, а отсутствие какой-либо физической близости с мужем мотивировала тем, что считала скотством в отношениях между любящими людьми иметь привычку - по крайней мере, если они оба живы - залезать друг другу во внутренности.

«Можно написать все, если знать как» - эти слова вполне оказались бы к лицу и Прусту, к книгам которого Витткоп относилась с обожанием; вспомним, например, как желая в не самую свободонравную эпоху поведать человечеству о своей любви к своему шоферу (Альфреду Агостинелли), Пруст сделал его в своих романах женщиной, превратив Альфреда в Альбертину; Габриэль Витткоп тоже знала толк в подобных хитростях и реализовала свою мечту написать о борделе, где клиентам предлагают детей для жестоких удовольствий, поместив действие своей повести «Торговка детьми» (изданной, как и «Chaquejourest un arbrequi tombe», уже после совершенного в 2002-ом году Витткоп самоубийства) в чрезвычайно брутальную среду - Париж первых лет Великой французской революции; Париж, в котором главным развлечением обывателя были походы в морг, где можно было бесплатно поглазеть на обваленные в соли детские трупы с кишащими червями вспоротыми животами, а если повезет - то и на какую-нибудь диковину вроде человеческой головы, сваренной в сале в глиняном горшке. Не забудем, однако, что подавляющему большинству женских персонажей многотомных поисков утраченного времени прототипами служили все-таки фемины, как, например, и эдакой несущей конструкции эпопеи - кухарке двоюродной бабушки повествователя Франсуазе, за которой Пруст замечал, что она фанатично руководствовалась в жизни ею же изобретенным очень причудливым сводом законов, охватывавшим чрезвычайно широкий спектр сфер человеческого бытия и полным непостижимых внутренних противоречий, что напоминало рассказчику о законах древних эпох, позволявших убивать младенцев, но запрещавших варить козленка в материнском молоке или есть часть туши животного с седалищным нервом. Систему взглядов Маргариты Паради (выдуманной Витткоп парижанки, содержательницы пикантного заведения, дававшей своей бордоской подруге, подумывавшей открыть такой же бизнес, профессиональные советы в пылких письмах, что и составили эту книгу) отличала внутренняя не противоречивость, а абсолютная гармонизация, равно как и безусловный либерализм: ее мировоззрение акцептировало и убийство детей, и употребление их в пищу, причем вовсе не как возможность решения продовольственного кризиса (допущенную в едких сатирических целях Свифтом в его «суконный период»), а как способ получения пароксизмного гастрономического наслаждения. Одними из важнейших стилеобразующих факторов в творчестве Габриэль Витткоп можно уверенно считать анатомическое и историческое правдоподобия, и ей охотно верится, что в эпоху, когда пала Бастилия, пали и многие условности, и поэтому не было ничего сверхвольнодумного - на фоне тотального раскрепощения общества - в том, чтобы ради улучшения вкусовых характеристик человеческого мяса помучить бы как следует живой организм перед забоем. Один из наиболее преданных клиентов заведения Маргариты Паради собственно и приходил к ней в бордель за сырьем для изысканной пищи; засовывая в анус мальчикам лет пяти-шести различные предметы из своего несессера, а то и залезая туда кулаком, господин Кабриоль де Финьян сообщал ребенку такие предсмертные страдания, что делали его мясо пригодным для приготовления самых изысканных блюд. Кабриоль де Финьян заворачивал испускавшего дух в немыслимых мучениях мальчонку в холстину и уносил, оставляя Маргариту в раздумьях о том, предпочтет ли он потушить свою добычу или изжарить.