Дорогой отцов - [10]

— Зря горючее жжем, товарищ Лебедев, — ворчливо начал Кочетов. — Голый дефицит. Полный распыл труда и горючего.

— Я не понимаю вас, товарищ Кочетов, — сказал Лебедев, внимательно изучая нового знакомого.

— Пойдемте покажу.

Более двух часов Кочетов водил Лебедева по сыпучим пескам, по тинистым берегам стародонья, заросшего непролазным камышом и кустарником.

— Примечаете? — пояснял Кочетов и шел дальше, продираясь сквозь чащобные тальники, обходя гниющие болота. — Тут машинам гибель, а мы жжем горючее. Какой смысл?

Скинул фуфайку и в одном пиджачке полез на песчаный изволок. За старым руслом Дона высились сыпучие холмы, протянувшиеся грядой на многие километры. За зыбучими песками, в приречной низине с вековыми дубами, с глубокими озерами, шумел широкий Дон. Вышли на его обрывистый берег, под которым бурлила и пенилась вода.

— Что скажете теперь? — У Кочетова блестели большие серые глаза. — Здесь врагу не пройти. Да он тут и не пойдет. Зачем ему без нужды идти на явную погибель.

Лебедев сдержанно вздохнул.

— Неодолимых препятствий нет, товарищ Кочетов, — сказал он. — Неприступных крепостей на свете не существует. Однако я рад, что познакомился с вами. Вы местный житель?

— Да, наш хутор на той стороне Дона. Видите, на горе белеют хаты? Там родился и там вырос. А сюда на лодках переправлялись за сушником да за грибами. В озерах ловим рыбу. Лини в них, как поросята. Мне тут каждый дубок — родной брат. В песках, товарищ Лебедев, любой танк завязнет, а обойти пески невозможно — кругом вода.

— Вы, товарищ Кочетов, передайте бригаду другому, кому найдете нужным, а вас беру в свои помощники.

Кочетов удивленно посмотрел на Лебедева. Тот присел на дубовый пенек и внимательно стал вглядываться в широкое, размытое русло Дона. На мелководье вода струилась, покрывалась чешуйчатой рябью, а в узкой горловине, под крутым обрывистым берегом, поток гулко шумел и ревел.

— Вода-то кипит, — не отрывая взгляда от реки, раздумчиво произнес Лебедев.

— Здесь всегда так. На этом месте пароходики пыхтят-пыхтят, да и назад. Приткнутся к берегу, где потише, наберут побольше силенок — и опять с разгону идут на приступ.

— Даром силища пропадает. Построить бы тут электростанцию.

— Снесет, Григорий Иванович.

— Не снесет, если с умом построить. Принимаете мое предложение, товарищ Кочетов? Вечерком жду вас в конторе.

— Тракторы, Григорий Иванович, перекиньте на другой участок, а здесь им делать нечего. Здесь я одним пулеметом отобью все атаки.

— Вы пулеметчик?

— Бомба — дура. Снаряд — хорош, но не всякий, а пулемет в умелых руках — силища. — О пулемете Кочетов говорил с восхищением, будто речь шла о живом человеке, говорил долго и увлеченно, а помолчав, неожиданно спросил: — Григорий Иванович, почему таких, как я, в армию не берут?

Лебедев, насупив брови, тихо сказал:

— Теперь, товарищ Кочетов, не стало мирных станков и профессий. Хлеб для фронта — такое же оружие, как и пулемет.

— Стыдно от товарищей. Вернутся, что я им скажу? Скажут, с солдатками воевал.

— Дурак, быть может, и скажет, а умный поблагодарит. Не за солдаток, конечно, а за хороший урожай. Вас как зовут?.. Вот что, Степан Федорович, построим рубеж и тогда вместе в армию пойдем. В один полк, в один батальон, в одну роту.

С того дня Кочетов стал у Лебедева незаменимым помощником и советчиком. Когда нужно было, он лихо садился на коня, если на рубеж не приходила машина, которую он водил виртуозно; не раз поневоле купался в болотах и протоках, перебираясь через них напрямик, чтобы быстрее справиться с поручением Лебедева. Он ко всякому делу подходил изобретательно, и Лебедев, не шутя, иногда спрашивал Кочетова:

— Степан Федорович, какую здесь построим огневую точку?

Кочетов, сверкнув своими быстрыми глазами, почти всегда сворачивал на свою любимую стежку:

— Для пулемета лучшего места не найти. Мышь не проползет, а танкам здесь — амба. Кто тут может полезть? Пехота. Вот тут-то и заиграет пулемет.

Лебедев прилег на землю. Посмотрел в одну сторону, в другую.

— Да, удобная позиция, — согласился ой, поднимаясь с пригорка. — Так и решим: быть здесь пулемету. — Глянул в небо, затянутое грузными облаками.

…Осень в сорок первом стояла сырая, мозглая, с густыми туманами по утрам. По дорогам вязли колеса по самые ступицы, в пути застревали автомашины, а время торопило — противник подходил к Ростову.

Поздним вечером у Лебедева собрались председатели колхозов и сельсоветов, на территории которых возводился рубеж. Председатель местного хуторского Совета, человек средних лет, с усталым и болезненным лицом, убеждал Лебедева в том, что заготовить топливо в степи трудно, невозможно.

— Поймите, идет война, — убеждал Лебедев. — Строим рубеж. На нашем участке людей тридцать тысяч. Столовых, фабрик-кухонь, как вам известно, не успели построить. Где мы должны выпекать хлеб? Где людям просушить одежду? У вас есть никому не нужные полусгнившие хозяйственные постройки. Одним словом, дрова должны быть.

На совещании говорили о неотложных нуждах, какие возникали на строительстве рубежа. С совещания разошлись близко к полуночи.

Лебедев вышел на улицу. В хуторе — ни огонька и темнота непроглядная. «Хоть бы немного посвежело», — подумал Лебедев. Напрасно он искал в небе голубых просветов, ярких звезд. Он медленно пошагал по улице, время от времени высвечивая дорогу фонариком. В голове шумело и покалывало. За хутором остановился на минутку. «Морозцу бы теперь. Но где там? Раньше декабря не жди, теплынь какая. Все раскисло».