Дoрoгoй дaльнeю - [15]

— А щас вы за кого, Карлыч? За коммунистов али за демократов?

— Я своих убеждений не меняю, — ответил Генрих Карлович. — У меня до сих пор партбилет в шкатулке, в целлофановой обертке лежит.

— Ну, и зачем тебе вообще в эти разборки было влезать, — быстро перейдя на «ты», недоумевал Ходорков. — Сидел бы тихо в своем кабинете и мыслил. Че ты демократов так невзлюбил?

— Я прежде всех, еще на заре перестройки, выступал за демократию, — разъяснил бывший директор. — И до сих пор вполне допускаю ее, как философское понятие. Но тут надо разобраться. Возьмем простой пример. Вы же не станете ее внедрять, скажем, среди каннибалов. Не выйдет! Все равно они вокруг костра будут бегать и вас поджаривать.

— Так ведь и с коммунизмом та же закавыка. Если среди дикарей его внедрять.

— Согласен. Но еще неизвестно, в чем больше метафизики. Взгляните, что получилось. Мы жаждали свободы, а получили беспредел. Мы жаждали цивилизованного рынка, а получили бандитский капитализм. Нет уж, уважаемый Иван Михайлович, всеми надо управлять и каждому мозги вправлять. Какая там невидимая рука? Только мощная длань государства! В ближайшей перспективе иного не вижу. Опять же китайцев взять. У них там все разрешено, что дозволено. Но конечную цель они в уме крепко держат.

— Так мы уже это проходили, — напомнил Иван. — Кончилось тем, что расплодили бюрократов и в одночасье рухнули. Да еще пьянство нам подсобило. В пуще-то в той, в Белоруссии, помнишь, тоже ведь все наши паханы перепились, когда акт политической капитуляции подписывали.

Бывший директор, очевидно, хорошо помнил те давние события, и все обстоятельства, при которых они свершались, потому что попросил плеснуть на дно стакана. При его трясущихся руках он не пользовался рюмками.

— Я продумал, как прежних ошибок избежать, — выпив, объявил он.

— И как?.. Ты закусывай, Карлыч.

— Надо отобрать пару, тройку кристально-честных управленцев и многократно клонировать. В необходимом для общества количестве! Пусть честные клоны во всех структурах сидят. В судах, в конторах, в министерстве просвещения — словом, везде. Теперь наука позволяет. Не то, что в годы моей детской болезни левизной. Я жалею, что мы тогда генетику объявили лженаукой.

— Значит, клонировать, — задумчиво сказал Иван. — Но тут у меня вопрос к тебе возник, Карлыч. А как отобрать этих кристально-чистых? А вдруг опять ошибемся? И такого наклонируем, что не приведи господь.

— Я и это продумал. Тут нужно разработать специальный тест, под вид нынешнего экзамена ЕГЭ, и проконтролировать ответы кандидатов с помощью Полиграф Полиграфыча.

— А это еще кто такой?

— Не кто, а что. Так специалисты любовно называют детектор лжи.

— А существуют ли они, эти кристально-чистые, вообще? — засомневался Иван.

— Априори сказать не могу, но если заглянуть в анналы истории, то такие люди, безусловно, были.

— Хоть одного назови.

— Полагаю, Екатерина Великая много сделала для России.

— Постой, она же немка, да?.. И чей-то иностранцы о России испокон веку так пекутся?

— Петр Первый в том же ряду, — бывший директор перевел разговор на наших. — Он всю жизнь проживал на зарплату офицера Преображенского полка. Или взять Александра Третьего. Он своих дочерей посылал не в Европу на кинофестивали, а в военный госпиталь — санитарками.

— Вот это да! — от души удивился Иван. — С причудами были мужики. Но, видать, глубоко запихали их в аналы.

— Да, глубже некуда, — со вздохом согласился бывший директор. — И наша задача новых Петров выявить.

Так они мирно беседовали, выпивали, и Генрих Карлович в момент наивысшего просветления попросил бумагу и карандаш. Иван послушно принес из комнаты дочери толстую тетрадь с «дайжестами».

— Давненько я манифестов не писал, — сказал бывший директор, почесав свою косматую бороду.

И, не откладывая в долгий ящик, они начали составлять тест, про который толковал Генрих Карлович. Пункты сочиняли вместе, а записывал Иван.

В «гостиную» вошла Галина и заботливо спросила, не надо ли им еще чего. У писца в этот момент испортился шариковый карандаш, и он ожесточенно чиркал им по обложке, стараясь расписать его.

— Может, вам горячей картошечки со шкварками подать, — распиналась Галина.

— Да не лезь ты со своей картошкой! — раздосадовано бросил Иван. — Не видишь, заняты мы. Манифест пишем.

Баба есть баба. Не утерпела, всем встречным-поперечным рассказала, что их посетил бывший директор школы, имел беседу с мужем, и они долго сидели за столом и писали «манифест». Ивана потом чуть ли не каждый в деревне спрашивал: «Михалыч, а что за манифест вы с Карлычем сочиняли»?

Гость за составлением теста окончательно загруз, и, хозяин, как маленького ребенка, уложил его спать на диван… Проснувшись, Генрих Карлович конфузливо попросил, чтобы ему дали с собой «чуток», то есть чекушку. А то ночью, на похмелье, он спать не сможет, и всякие философские мысли о бренности существования одолеют. Как интеллигентный человек, он до самого конца обращался к Ивану только на «вы». И, получив «чуток», тихо исчез. А в толстой Катиной тетради для дайджестов добавилась страничка, исписанная совсем иным, мужским почерком.