Дорогой чести - [170]

— А знаете ли что про Властова и Довре? — спросил Сергей Васильевич.

— Как же… Друг ваш, как многие боевые генералы, к фрунтомании не склонные, в расцвете сил от службы отставлен и в деревне своей живет. А «ученый филин» на штабной стезе удержался и теперь здесь при спокойной должности в некоем комитете.

— А фрунтомания процветает? — продолжал спрашивать Непейцын. — Я в сей приезд на плацах не видел особого оживления.

— Манежей понастроили, — ответил Дмитрий Тимофеевич. — Я далек теперь от строевых сфер, но прежние сослуживцы говорят, что красивый марш нонешний государь, как и покойный, почитает истинно олимпийским зрелищам, а ежегодные под Красным Селом маневры — суть комедия, которую разыгрывают по заранее данному его величеством плану: когда, где и как, кому кого победить. И притом все внимание на ружейные приемы, на перестроения, а стрельбой и рассыпным строем не занимаются…

— Однако выиграли же персидскую, турецкую и польскую войны, — заметил Сергей Васильевич.

— Что за победы! — махнул рукой Паренсов. — Поляков прошлый год десять месяцев осилить не могли при тройном превосходстве сил… Словом, еще раз скажу: благодарю бога, что семь лет, как в леса перебрался и их для будущей России сберегаю, которая авось лучше нонешней будет…

— А у вас деревни так и нету? — осведомился Непейцын.

— Нет. Omnia mea mecum porto[44] как римляне говорили. Я и Никифор, даже денщика не держу. А вы, я вижу, все память о друге юности носите, — указал Паренсов на кольцо Сергея Васильевича.

— Да, и удовлетворение чувствую, видя, что металл стирается, а дорогие покойники всегда со мной, — ответил Сергей Васильевич. — Мы с женой оба немного сентиментальны… А вы так и не были женаты, Дмитрий Тимофеевич? Не вышло?..

— Был. Старая, грустная история. Влюбился бедняком-подпоручиком в Москве перед тысяча восемьсот двенадцатым годом. Даже руки просить не смел. Встретил вновь в тысяча восемьсот двадцатом году — я уже полковник, а она без средств и вдова… Обвенчались и счастливы были два года. От горловой простуды померла в три дня. Задохнулась у меня на руках. — Паренсов откашлялся и потер ладонью лоб. — В память ее на волю отпустил и приданое дал двум ее девушкам, горничной и кухарке. И осталось все status quo…[45]

Непейцын обнял приятеля.

— Великое утешение, когда видишь, что человек тот же, каким ты его давно знал, — сказал он. — Спасибо еще раз Никифору, что нас свел…

— Впрочем, я не зарекаюсь, — вдруг улыбнулся Дмитрий Тимофеевич. — Вот возьму и женюсь еще раз. Отчасти еду завтра, чтоб нежданно рубку на дачах корабельных ревизовать, а отчасти — на святки в Петрозаводск, где моя нонешняя королева, опять же вдовая, обитает. Тоже ревизия, но ее и своих чувств. Скучно одному, хоть и с Никифором. Есть мысли, которые передать иногда мечтаю, как вы, видно, передали Фаддею своему.

— Да, мы на него с Софьей Дмитриевной очень надеемся, — сказал Непейцын. — Сначала после разговора с адмиралом я совсем было загрустил, а потом одумался. Ничего, есть еще время и у меня, да и Фаддей не подведет…

* * *

Позвольте, читатель, этим и завершить рассказ. О конце жизни генерала Непейцына удалось узнать очень и очень мало — только то, что умер в Петербурге осенью 1848 года, очевидно так и не сумев выполнить заветное желание. Последнее предполагаю, потому, что на одном из захолустных кладбищ Псковщины перед последней войной, перепахавшей огнем сражений весь этот край, я видел гранитную колонку, на которой была выбита надпись:

ЗДЕСЬ ПОГРЕБЕН

ФАДДЕЙ СЕРГЕЕВИЧ НЕПЕЙЦЫН,

ОТПУСТИВШИЙ КРЕСТЬЯН НА ВОЛЮ

ДО 1861 ГОДА С НАДЕЛОМ ЗЕМЛИ.

Поставили бывшие его крестьяне.