Дорогой ценой - [68]

Лицо Равена судорожно подергивалось не то от стыда, не то от гнева, не то от боли. Но при последних словах Бруннова он вдруг выпрямился во весь рост, и в его глазах снова загорелась непоколебимая воля.

– Не к чему терять слова, – сурово сказал он. – Мое объяснение касается только той катастрофы. То, что происходило потом, было результатом моего добровольного решения, и причины, побудившие меня принять его, не относятся к нашему разговору. Я не ищу смягчающих обстоятельств, это было сделано добровольно, и потому все последствия лежат на моей ответственности. С того дня наши пути так безвозвратно разошлись, что теперь наши старания понять друг друга будут тщетны. Разве такому идеалисту, как ты, понятны властолюбие и честолюбие? Может быть, и понятны, но лишь как зародыши преступления, потому что ведь они зиждятся на порабощении себе подобных, и только. Я не так создан, чтобы прозябать в изгнании и за все разбитые надежды и бесполезно потраченные силы утешать себя мыслью о том, что сохранил верность своему идеалу. Проклинай меня, но я не признаю тебя своим судьей.

Ответа не последовало. После непродолжительного молчания Бруннов повернулся и направился было к двери. Равен заступил ему дорогу.

– Что это значит? – спросил доктор. – Ты ведь высказался, нам обоим все ясно, и дальнейшие объяснения совершенно излишни. Пусти меня!

– Нет еще… речь идет о твоей безопасности. Ты ведь сейчас же уезжаешь?

– Я уезжаю завтра утром, я обещал сыну еще раз навестить его.

– Это совершенно ненужная проволочка, – сказал барон. – За жизнь твоего сына можно не опасаться, тогда как ты будешь вне опасности только по ту сторону границы. В полночь отходит курьерский поезд. Ты останешься до тех пор у меня в квартире, а затем поедешь в моей карете на вокзал. Никто не посмеет задержать тебя.

– А если впоследствии обнаружится, что губернатор лично способствовал отъезду «государственного преступника»?

– Это мое дело. Я беру на себя ответственность.

– Благодарю, – резко ответил Бруннов. – Я остаюсь до завтра и отправлюсь на вокзал не под прикрытием ливреи барона Равена. Я предпочту возможную опасность твоему покровительству. Тебе это понятно?

– Рудольф! Упрямство может стоить тебе свободы!

– Какое тебе дело? Мы ведь враги. Едва ли мы встретимся с тобой еще раз в жизни, но запомни мои слова, Арно! Ты пока очень твердо стоишь на своей головокружительной высоте и с презрением смотришь на угрожающие тебе опасности. Но наступит день, когда все рухнет под тобой, когда все покинут тебя, и тогда ты увидишь, что вера в себя и в свои идеалы еще имеет некоторую ценность. Это сознание поддерживало меня до сих пор. У тебя же после того как обрушится блестящее здание твоего честолюбия не будет поддержки. Ты сам погубил себя… Прощай!

Бруннов ушел. Равен мрачно смотрел ему вслед.

– Сам погубил себя! – глухо повторил он. – Да, он прав!

ГЛАВА XV

В городе было спокойно. «Энергичные меры» возымели свое действие, хотя были проведены и не в том объеме, как предполагалось раньше. Полковник Вильтен, сознававший, что часть ответственности падает и на него, отдал в тот вечер приказ по первой команде стрелять не в толпу, а в воздух. Он рассчитывал на слепой страх, который охватит людей при виде того, что оружие пущено в ход, и его расчет оправдался. Выстрелы произвели панику и смятение, поднялся дикий шум, толпа беспорядочно заметалась из стороны в сторону и побежала, не оказав ни малейшего сопротивления. Полковник, предвидя это, заранее отдал распоряжение, чтобы в решительную минуту путь для бегущих был открыт. Отряду солдат без труда удалось рассеять толпу, и она уже не могла собраться вновь, так как главные пункты города были заняты войсками.

Спустя несколько часов спокойствие было восстановлено практически без всякого кровопролития. Правда, во время паники многие из толпы получили ушибы, но до настоящей схватки дело не дошло. Беспокойные уличные элементы были устрашены, эксцессов больше не было, и в течение следующего дня спокойствие ничем не нарушалось. По-видимому, насилия удалось избежать. Губернатор снова одержал верх.

На следующее утро после беседы с Рудольфом Брунновым барон Равен прошел на половину своей свояченицы. Простуда баронессы имела серьезные последствия, и со дня своего возвращения в город она почти не вставала с постели. Барон ежедневно посылал справляться о ее здоровье; в последние дни он не виделся ни с ней, ни с Габриэлью, под предлогом болезни матери не появлявшейся за столом. Таким образом, после того бурного объяснения они еще не встречались.

Когда Равен вошел, баронесса со страдальческим выражением лежала на кушетке. Барон, как будто не заметив Габриэли, находившейся тут же, в комнате, подошел к ее матери и равнодушным тоном, как бы исполняя долг вежливости, спросил о здоровье.

– О, я пережила скверные дни, – вздохнула баронесса. – Я чувствую себя очень плохо, а страх и волнение, пережитые мною в тот ужасный вечер, когда хотели штурмовать замок, совсем подорвали мое здоровье.

– Я ведь приказал доложить вам, что были приняты все меры для безопасности замка, – нетерпеливо возразил Равен. – Для вас вообще и не могло возникнуть никакой опасности, демонстрация была направлена исключительно против меня.