Дорогие Американские Авиалинии - [57]
Ну и все-таки. Фирменный сервис. За рулем сидела пышная женщина примерно моих лет. Она показалась мне доброй — с таким лицом ей бы стряпать пирожки. Не Пирожок. Пирожница. Очень Важная разница.
— Может, подвезете? — спросил я.
— Будет зависеть, красавчик, — сказала она. — Куда надо-то?
— В Лос-Анджелес, — сказал я.
И в ответ на ее гримасу пообещал, что буду сменять ее за рулем.
— Прости, милок. — Она сказала это так, будто всерьез прикинула и всерьез жалела.
Похоже, скажи я «Кливленд», она бы согласилась. Тетка нажала клаксон, чтобы проехать сквозь толпу, но раздался не гудок, а все та же цифровая птичья трель. И моторизованный воробей, порхнув по залу ожидания, скрылся из виду. Мой друг Валенты, поди, приторчал бы от такого. Машина его мечты. Только представить себе, как он раскатывает на этой маленькой тележке вверх-вниз по триестским холмам — одна рука на руле, вторая обнимает Франку — и пробивается сквозь толпу, чирикая птичьим клаксоном. Подарил мне редкий повод для улыбки.
Только, боюсь, ненадолго. Брат Франчески убит. Мужик с длинным ножом, тот, что нес транспарант вместе с Валенты, увидел, что Валенты прижали к земле и плюнули в лицо, и коршуном кинулся туда. Схватив парня за волосы и рванув его голову вверх, он вонзил нож ему между лопаток. Взгляд Валенты метался между двумя фигурами, маячившими над ним. Брат Франчески, оглушенный болью, свел лопатки, словно хотел выдавить лезвие из спины; изо рта у него потекла кровь, и он рухнул ничком. Убийца за его спиной, спаситель Валенты, казался спокойным и довольным, у него даже дыхание не сбилось, и в следующий миг он растворился в беснующейся толпе. Валенты показалось, будто тот вознесся подобно святому. Зрачки у убийцы расширились, словно внезапная потеря веса оказалась превыше его разумения, и он тут же исчез в толпе. Придавленный к земле Франческиным братом, дальнейшее побоище Валенты видел как ливень ног и ботинок — пинавших его, топтавших, переступавших через него. Прежде его донимал горько-сладкий сон о том, что потерянная нога снова при нем, а теперь настигла кошмарная изнанка того сна: дождь бесполезных ног.
Если бы не труп брата Франки, защитивший его, толпа затоптала бы Валенты. Новозеландские солдаты подавили бунт, пустив немного слезоточивого газа и щедро охаживая мятежников дубинками по головам; потом на площадь вышли санитары. Тело Валенты было залито кровью, и его, как жертву бунта, отвезли в полевой госпиталь Союзников на берегу реки. Там мы его сейчас и найдем. Им заинтересовался офицер, надзирающий за местной военной полицией, — одноногий поляк, прятавшийся под трупом, озадачил новозеландского полковника.
— Повторите ваше имя.
— Валенты Мозелевский. Starszy kapral, Drugi Korpus Wojska Polskiego.
— По-итальянски, пожалуйста. Или по-английски? А? Немножко понимаете?
— Я был во Втором польском корпусе. Служил капралом. Помните Монте Кассино?
— Я там был.
— И я.
Валенты похлопал себя по ноге:
— Частично еще там.
— А теперь вы здесь.
— Это случайно вышло.
— Вы о потерянной ноге?
— Нет, о приезде сюда. В Триест.
— Пожалуйста, — сказал полковник, — объясните.
И Валенты стал объяснять. Когда он дошел до роли Франчески, полковник вскинул руки и воскликнул:
— Ну конечно! Девица. Всегда бывает девица. Копни поглубже — и найдешь, что и вся эта проклятая война из-за какой-нибудь девицы. Немецкой пташечки, которая не захотела раздвинуть ноги для малыша Адольфа, а? Послала его подальше. Ладно, слушаю.
Когда Валенты закончил, полковник предложил ему сигарету и закурил сам.
— Ну вот, типичная амартия, — сказал полковник, помолчав. — Знаете, что это такое? Это слово из греческой драмы. Невинное действие с криминальными последствиями, вот что это значит. Это как Эдип вставил мамаше, и началось. Правда, грустная история — у вас. Сели не на тот поезд, и теперь из-за этого молодой парень убит. И мне теперь приходится улаживать большую бучу, от того что парень убит. Тут горячая кровь. У людей, я имею в виду. Горячие люди живут. Чертовы юги — это еще полбеды. Вам, конечно, придется уехать домой.
— У меня нет дома, — сказал Валенты. — Немцы пустили ему кровь, а потом тушу поделили в Ялте. Сейчас Россия обгладывает кости.
