Дороги своих любят - [44]

В тишине ехали до рассвета. Наконец золотое солнце лениво поднялось из-за неровного горизонта и осветило равнину. От выпавшей ночью холодной росы все блестело, словно после дождя, переливаясь яркими цветами. В чашечке каждого цветка отражался весь мир: и небо, и луга, и первые лучи солнца. Отражалось все, кроме него самого. Но его отражение было в соседнем цветке, так же заключившем в капельку росы бескрайние луга и бескрайнее небо. И оба они – в своем соседе, неотличимом от других и вместе с этим ни на что не похожим.

– Ну что, разбудим заспавшегося Дракона? – воскликнул вор, оглядываясь на спутников и светясь от восторга.

И тут пришла усталость. Друзей она свалила прямо там, где застала: на восходе, посреди цветущего луга, в неделе пути от их вчерашнего пристанища. Остатков сил хватило ровно на то, чтобы сползти на землю, перевернуться на спину и уставиться в синее небо, один край которого еще подмигивал последними звездами, что вот-вот должны были растаять на свету нового дня, а другой уже выпустил тоненький край солнца и его золотые лучи.

– Фортуна... – прошептал, закрывая глаза, Хьюго. И провалился в сон.

Ему снился горячий песок и холодный ветер, такой сильный, что тысячи песчинок взлетали под его порывами и яростно бросались в лицо, которое, парень знал совершенно точно, было почему-то совсем без веснушек. Самый сильный порыв ветра взметнул вверх целое облако, и когда оно осело, он оказался на каком-то дворе. Утоптанный песок, ряды скамей и помост по центру выдавал место проведения аукционов. По краям площадки выстроились ветхие сарайчики, дурно пахнущие и волнующиеся шепотом голосов, словно море.

– Уставился – как будто первый раз здесь, – задумавшемуся парню прилетел звонкий подзатыльник. Потом с рук ему сдернули едва затянутую веревку и бросили: – Давай, телохранитель, охраняй. Прозеваешь что – пожалеешь.

Он вскинул руку и, закипая от злости, которую впервые не хотелось сдерживать, прошипел что-то на родном языке. Человек страшно закричал, и его крик потонул в радостном гомоне сотен голосов. Парень начал оборачиваться всем телом, но, когда до конца движения оставалось одно мгновение, в лицо ему швырнула тучу соленых брызг бирюзовая морская волна. Мир тут же изменился, точно кто-то сдернул скрывавшую море завесу. Чаячьи крики, шум прибоя, скрип дерева и отборнейшая многоэтажная ругань матросов на разных языках затопили все вокруг. Минутой позже пришли запахи: соленые волны, мокрое дерево, водоросли и, пожалуй, такой же узнаваемый и характерный, как и аромат самого моря, терпкий запах портового рома. Все это кружило голову, заражало неистребимой жаждой приключений, сильнейшим желанием хлопать кого-то по плечу, перематывать снасти к приходу капитана и многоступенчато ругаться, отгоняя чаек от только что сшитых парусов и отдраенной палубы. Это она, она самая – романтика, ставшая будничной; риск, к которому привыкли, которым вдруг хочется жить. Море, море!..

Следующая сокрушительная волна накрыла причал. С ног до головы мокрый, парень, еще отжимая воду из своих восточных штанов, поднял голову. Перед ним стоял и мерзко ухмылялся тот самый тип, которому должно было переломать все до одной кости древнее заклинание в городе на краю пустыни.

– Приятная встреча! – расплылся он в издевательской улыбке, – Вашу ручку, милый друг...

Парнишка едва успел отдернуть руку, на запястья которой уже готова была сомкнуться огромная лапища. В другой ручище у работорговца была зажата веревка: не толстая, ровно такая, чтобы не перегрызть и не разорвать. Ведь всем известно: хочешь захватить мага – свяжи ему руки. Это правда, ведь для создания колдовства требуется соединения Трех: энергии, слов и жеста, преобразующего два других пункта из разряда вещей воображаемых в разряд вещей вполне материальных.

– Не подходи! – воскликнул парень, отпрыгивая в сторону на значительное расстояние, – Не знаю, что вернуло тебя к жизни, но второй раз это тебе не поможет!

Работорговец захохотал.

– Так ты, малец, думал, что убил меня?! Я успел закрыться чьим-то товаром, дурак! Да ты и не смог бы убить меня – нас связывает договор. Еще помнишь о нем? Ты охраняешь меня в обмен на свободу того отребья...

– Которую ты все равно забрал!

В грудь человека врезалось что-то тяжелое, обжигающая сталь сомкнулась на широких запястьях... Спустя мгновение она уже исчезла, оставив после себя только страшную, никак не успокаивающуюся боль, которая скрутила сильное тело в три погибели, заставляя извиваться и корчиться в мучениях. Парень в восточной одежде исчез с пристани также незаметно, как и появился. А в портовом городе стало еще одним беглым рабом больше, ведь кем еще может быть наполовину седой здоровенный мужчина со свежими следами от кандалов на руках?.. Причал и корабли словно подернулись зыбкой дымкой и провалились во тьму.

* * *

Солнце поднялось высоко над горизонтом, и тени начали клониться к востоку. На лицо Мигелю легла сначала одна, потом вторая тень от луговых цветов. Травы качались от легкого ветерка, и темные полосы от них на лице наемника тоже двигались, перескальзывая со щеки на лоб и обратно. Когда тень задержалась на глазах чуть дольше, файтер проснулся. Сначала ясное синее небо над головой показалось ему продолжением тяжелого сна. Но он лежал, не двигаясь – и ничего не происходило. В бок врезались родные мечи. «Значит, проснулся наконец,» – подумалось Мигелю с приятным облегчением. Он еще немного полежал просто так, наслаждаясь тишиной и покоем, по которым временами скучал и когда сражался за чужих баронов, и когда перебивался в городе случайными заработками, и даже просто бродя по пыльным дорогам. Через четверть часа, когда тени еще удлинились, наметанному глазу наемника почудилось едва заметное движение где-то справа, в паре шагов от него. Опытного бойца не могли обмануть тишина и умиротворенность вокруг: много раз излишняя подозрительность уже спасала ему жизнь. Файтер замер.