Дороги шли через войну - [10]

Все было хорошо, семья разрасталась, как виноградник в саду. Жить бы да радоваться матери. Три сына — один к одному, для старшего, Лутфулло, уже и невесту приглядела, свадьбу можно играть. А тут война. Сначала на фронт ушел Лутфулло, за ним средний сын Ахмеджан. Оба погибли. Лутфулло — в сорок первом под Кременчугом, а Ахмеджан — в сорок третьем, когда наши войска освобождали Донбасс. В сорок втором умер Бобаджан, прожив семьдесят два года. Хадича осталась с младшим сыном Мирзо. А через год и он ушел — вначале в военное училище, а оттуда — на фронт. Теперь мать совсем одна…

Мирзо сел на корточки в углу блиндажа, положив на кусок фанеры бумагу, смочил верхний край листа, чтоб лучше был виден химический карандаш, и стал писать. На бумагу ложились самые нежные слова. Он называл мать ласково — «модарджан», что значит — «мамочка». Он обращался к ней так, словно разговаривал с ней, будто она была рядом, вот тут, в блиндаже…

Мирзо писал:

«Ты кормила нас своим молоком, ночами не спала, нянчила. Твой нежный, ласковый голос убаюкивал нас в колыбели. Твои руки, любящие глаза согревали нас в детстве. Ты вырастила и воспитала нас. Одного за другим ты проводила двух сыновей на фронт. И черные листы прилетели в твой дом, ты тайком от людей горько оплакала смерть любимых. Теперь я, твой младший сын, в 17 лет взял в руки оружие и пришел на фронт, чтобы защитить тебя, родная Хадича, и нашу общую большую мать-Родину и отомстить за братьев.

Я еще молод, мало воевал. Но я научусь держать оружие и вести меткий огонь. Научусь быть хитрым и смелым, стану беспощадным к врагам. Сегодня мой новый командир русский лейтенант Юрий Дронов сказал, что я буду пулеметчиком и что он сам будет меня учить.

Клянусь тебе, любимая модарджан, мое ясное солнце: я отомщу за смерть твоих сыновей Лутфулло и Ахмеджана! Если погибну, не плачь горько, не терзай свое сердце. В нашем роду не было трусов, и если мне суждено пасть в бою, то упаду лицом к врагу, не выпуская оружия. Я не опозорю наш древний род, отца и твоих седин, не струшу и не сложу оружие, пока Родина не будет очищена от оккупантов, пока не будет уничтожен последний фашист…»

Мирзо не написал матери о том, что был ранен, что только что вышел из госпиталя. Сообщил, что жив и здоров и что будет ждать ответ, который ему принесет полевая почта. И указал ее номер…

Гвардии младший лейтенант Дронов провел с солдатом-таджиком первый урок по изучению станкового пулемета. Занимались в окопе, у закамуфлированного под снег «максима». Командир взвода встал рядом с пулеметом, положил правую руку на его затыльник, поиграл пальцами на полированной рукоятке и как можно торжественнее сказал:

— Прошу любить и жаловать. Станковый пулемет образца тысяча девятьсот десятого года, модернизирован в тысяча девятьсот тридцатом… Понимаешь, что значит «модернизирован»?

Мирзо кивнул.

— Понимаю. Сделали лучше, — сказал боец, глядя то на пулемет, то на командира.

— Правильно говоришь: наши конструкторы усовершенствовали пулемет, улучшили его технические характеристики.

Дронов был в полушубке и валенках. Шапка с поднятыми кверху ушами сидела на голове прямо. У нижнего края шапки светлели русые волосы; невысокий лоб был по-юношески чист. Гвардии младший лейтенант был молод и симпатичен, что имело немаловажное значение для занятия. Замечено, что если учитель симпатичен, то его урок запоминается лучше.

— Итак, — продолжал Дронов, — перед нами — знаменитый «максим», отличный пулемет и незаменимый друг солдата в бою. С девятьсот десятого года был на вооружении русской армии, с ней прошел две войны — русско-японскую и первую мировую. А с октября семнадцатого служит Красной Армии, защищает революцию и нашу народную власть. Его боевая слава гремела на фронтах гражданской войны и у озера Хасан, на Халхин-Голе и на Карельском перешейке. С ним связаны победы Красной Армии в боях с врагами Родины. «Максим» и сегодня — грозное оружие в наших руках. В каждом бою фашисты на своей шкуре чувствуют его силу. От него нет спасения врагам. «Максим» бьет метко и безотказно, если он в умелых руках…

Дронов говорил о пулемете, как о человеке, как о своем личном друге. Он увлекся, простуженный голос его теплел, смягчался. А когда стал вспоминать Курскую дугу, свой первый бой — как его пулеметный взвод с тремя «максимами» весь день отражал яростные атаки фашистского батальона и не сдал врагу занимаемую позицию, в голосе пробилась нежная нотка, словно подснежник взошел на весенней проталинке…

Командир и подчиненный с полчаса не отходили от пулемета, потом Дронов объявил перерыв и закурил. Мирзо попрыгал-побегал возле окопа, и снова начали занятие. Юрий стал объяснять устройство пулемета. Он называл часть и показывал ее на пулемете. И объяснял, для чего эта часть предназначена, какую роль выполняет.

— Повторим, — говорил командир, и Мирзо отвечал — в таком же порядке называл части пулемета, показывал их и объяснял назначение. Он схватывал быстро — вероятно, у него была своя система запоминания.

Командир взвода был доволен новичком. Он так и сказал, заканчивая занятие: