Дороги наёмника - [96]

Без преувеличения героический рейтар противника, первым пробивший строй нашей роты, с перепугу явно сразу даже не понял, что он натворил – оставив копье в наколотом как муха на иголку солдате и расшвыряв конем других, парень не сделал даже попытки схватиться за свой меч. Что, впрочем, вряд ли бы ему помогло. Прикрывавший меня Гленни отвлек рейтара угрозой удара алебардой, и я секанул его концом цвайхандера по нижней трети бедра. Кольчужная штанина не помогла – на серую шкуру плеснуло кровью, и оседающего в седле всадника лошадь унесла к хабиларам.

У второго рейтара я горизонтальным ударом зарубил лошадь и, успев сбить в сторону удар копья третьего, полоснул поперек живота и его самого. Уже в следующую же секунду потерявшись от сильнейшего удара по шлему, а потом и прямо, как мячик, отлетев в сторону, попав под коня еще одного жаждущего моей крови героического кавалериста.

Не затоптали меня, вероятно, только потому, что прикрыл еще дергающийся в последних судорогах конский труп, тот самый, который я сотворил только что. Встав, я получил еще один удар по шлему, пару или тройку по корпусу, отхватил цвайхандером коню какого-то неудачника обе передние ноги и незаметно для самого себя страшнейшим образом озверел.

Дальнейший ход происходившей мясорубки не оставил в моей памяти ничего, кроме беспорядочной мешанины каких-то раскрашенных брызгами, фонтанами и ручьями крови пятен.

Помню, что я что-то кричал, командовал и даже раздавал затрещины неслухам. Под моим мечом падали люди и кони и в разные стороны летели руки, ноги и головы. Затем я чуть ли не выплевывал легкие, пытаясь отдышаться, и с лютой ненавистью, раз за разом, колол двуручником какого-то человека прямо на ткани павшего наземь знамени, а потом ещё более зверски шинковал пришедшего ему на помощь воина в пластинчатом панцире или, может быть, даже нескольких.

Снова, как по щелчку пальцев, возникшие вокруг солдаты с таким же ожесточением и яростью кромсали остальных. Потом я в очередной раз тяжело дышал, опираясь на меч и восстанавливая силы в момент передышки, опять рубил и колол оказавшихся напротив меня людей и снова отдыхал, и все это продолжалось и продолжалось, пока враг вокруг нас тупо не кончился.

Нас было тринадцать. Я, бессильно привалившийся к седлу убитого боевого коня, раненный в правое плечо Гленни, как это было ни удивительно, вроде бы совершенно целехонький мальчишка Даннер, стоявший с окровавленным отцовским мечом в руках и смотревший на меня как на бога, а также десять солдат. Семеро наших «Вепрей», включая туда старого Дийдарна и ещё парочку прикомандированных к нам баронских рейтаров, а также трое прибившихся к группе в ходе боя хабиларов.

Мы были живы. Некоторые, например я и мальчишка, не были даже ранены. Буквально в ста метрах от нашей группы шла резня столкнувшихся кавалерийских формаций – в то время как на нас, находившихся посреди огромного, местами на два-три слоя заваленного трупами людей и лошадей пятака, никто совершенно не обращал внимания. Как, впрочем, и на других выживших солдат взаимно затоптанных конными «свиньями» пехотных рот, разбегавшихся из этой мясорубки в разные стороны по способности. Всюду носились потерявшие хозяев кони.

По уму следовало как можно быстрее последовать примеру наших поддавшихся голосу рассудка коллег. Но у меня не было сил даже встать. Руки тряслись, в прошедшей, почти не отложившись в памяти, мясорубке я выложился до донышка…

Глава XI

Наш наниматель граф Даммон ан Хальб своим обликом здорово смахивал на изображенного на портрете Рубенса Железного Герцога Альбу. Того самого великого полководца Испании, который в ходе двадцати лет постоянных побед на полях сражений и зверств к еретикам между ними сначала лишил свою Империю доходов с ее богатейших провинций, а потом потерял и их сами в целом.

Черты лица вкупе с аккуратно подстриженными усами и «испанской» бородкой под открытым, богато украшенным золотом и серебром саладом походили на Фернандо Альвареса де Толедо настолько, что по шкуре испанскими терциями маршировали мурашки. Что на своей картине Рубенс изобразил брюнета, а передо мной на черном как смоль жеребце возвышался шатен с таким дополнительным отличием от Великого герцога, как практически античная «анатомическая» кираса, не утешало ни на йоту. Взгляд графа давил и вымораживал. Сам я был далеко не ангелом, но по встрече взглядами сразу становилось ясно, что для этого существа человеческая жизнь в буквальном смысле слова не стоит даже медной номы. Пронимало даже удачно сохраненного за мной мальчишкой коня, которого удачливый на брошенный жребий конюх перед началом основного замеса вместе с лошадьми остальных комитов увел в лагерь. Барон попытался испуганно попятиться, и я еле-еле успел его удержать.

Впрочем, перестал давить он нас достаточно быстро, видимо сразу же, как сделал необходимые себе выводы. Проверил на прочность перед власть предержащими, так сказать.

– Не ожидал что «Вепри» в первом найме себя покажут. – Слова можно было счесть за безусловный комплимент. Пристроившийся сзади-сбоку от ан Хальба малолетний порученец, по спеси, глупости, нахальству и незнанию, кто перед ним, рискнувший мне нахамить, сброшенный бойцами с коня в грязь и изведавший тяжесть моей ноги на своей груди, после такого признания скривил рожу от лютейшей, незамутненной и бессильной ненависти. Сидевший в седле подле графа барон ан Кроах напротив поощрительно мне кивнул. Остальные свитские были полны любопытства и в целом нейтральны.