Дороги, которые нас выбирают - [18]

— Переговоры! Переговоры! — трубно гремел Антон Пустероде. Переговоры! Не импульсируйте!

Он сделал два круга над убежищем майора Шурудана, плавно опустился, сложил крылья, притушил светящиеся погоны и ловко юркнул в домик. Переговоры начались с дикого ора, его все слышали сквозь стену: майор Шурудан зло грохотал, Антон Пустероде зычно ревел, потом голоса стали тише, потом и вовсе смолкли. На поляну вышли майор Шурудан с летающим монахом, и Антон Пустероде во всю мощь голоса залился:

— Вечный мир! Вечный мир! Великий майор Шурудан, глава правительства и главнокомандующий, жаждет братски прижать к сердцу своего лучшего друга и любимого министра великого Марка Фигероя. Вечный мир! Вечный мир!

Из дома и сараев выскакивали солдаты, из кустов выбегали давешние мятежники, а теперь верные слуги правительства. Все радостно орали: «Вечный мир! Вечный мир!» Майор Шурудан трижды торжественно облобызался с Марком Фигероем. В честь примирения недавние враги радостно проимпульсировали багровое небо резонансными лучами. Взгляд Марка Фигероя упал на Конрада, тоже выбежавшего из дома, но из осторожности не совавшегося вперед.

— Это ты, негодяй! — гневно воскликнул Марк Фигерой. — Знаешь, мой друг, этот мерзавец пристал к нам и объявил себя мятежником, — сообщил Фигерой Шурудану.

— Нет, он пристал к нам и объявил себя слугой правительства, возразил майор Шурудан.

— Чтобы доказать, что он предан мятежу, он собственноручно умертвил твоего разведчика, дорогой майор.

— Чтобы доказать верность правительству, он собственноручно казнил одного из твоих людей, дорогой Фигерой.

— Ах, предатель! — воскликнули они оба одинаковыми голосами, и Марк Фигерой обратился к майору Шурудану:

— В закрепление нашей дружбы, прошу тебя, дорогой майор, выдать мне этого негодяя, чтобы я мог его здесь публично казнить.

— Нет, это я прошу тебя в ознаменование нашего вечного мира предоставить мне этого двойного изменника на публичную казнь, — ответил майор Шурудан.

— В таком случае — казним его совместно, ибо он предал каждого из нас.

Конрада поставили в центре полянки перед домом, солдаты Шурудана встали справа, воины Фигероя зашли слева. Антон Пустероде сверкал плечевыми фонариками и победно ревел, рея над обреченным Конрадом. Внутренний Голос отчаянно завопил: «Беги, беги, пока жив, не то, говорю тебе, точно казнят!» И Конрад ринулся в кустарник, опрокинув на землю Марка Фигероя и так тяпнув ногой Шурудана, что тот взвыл. Солдаты сперва растерянно попрыгали и потолкались, потом пустились преследовать беглеца. Но Конрад спасал собственную жизнь, а преследователи ничего не спасали и потому не усердствовали. Они вскоре отстали так далеко, что и голосов уже не было слышно. Конрад, однако, бежал со все той же отчаянной торопливостью и не остановился, пока не выскочил на затерянную в кустарнике новую полянку.

Здесь, измученный, он свалился у домика, стоявшего на краю полянки. На скамейке сидел жилистый старик и молча глядел на Конрада. В неистовстве бега Конрад примчался к собственному дому, откуда еще сегодняшней ночью с таким облегчением удрал на широкую волю — отец с хмурым любопытством ожидал, как поведет себя Конрад дальше.

— Я воротился, как видишь, — пролепетал Конрад и сделал немалое усилие, чтобы встать на ноги.

— Я знал, что ты воротишься, Конрад, — сказал отец. — Я всегда верил, что ты не вовсе потерял совесть, хотя к этому шло. Расскажи теперь, что тебе пришлось пережить за этот день. Судя по тому, как ты рвался сквозь кусты, выход в другую жизнь не принес тебе радости.

Отец еще не кончил, а Конрад сразу вспомнил, что испытал на трех избранных дорогах. Все восстановилось в памяти с такой яркостью, словно было только что пережито, и уже не казалось трижды одолевавшим его сном, а было как бы трижды повторенной явью. Отец слушал и кивал, потом сказал:

— Не уверен, что реально было, как ты рассказываешь, но что должно было быть именно так, убежден. Ибо в тебе бог смешан с чертом, и ты равно годен и на зло, и на добро, и на подвиг, и на позор. И не ты командуешь обстоятельствами, а они — тобой, хоть тебе и воображается по-иному. А как ты поведешь себя, зависит не так от тебя, как от обстановки, ибо каждая найдет в тебе, что ей нужно. Сколько раз я колотил тебя, но так и не выколотил неопределенности из твоего характера. И еще бы надо поотдубасить — да бесполезно.

— Отец, ты же не будешь отрицать, что я не инертен, не безучастен, не равнодушен…

— И много других «не». Активен, активен, даже чересчур. На нашей проклятой планете это чаще всего ведет к катастрофе.

— У меня под рукой нет другой планеты, отец.

Отец долго вглядывался в Конрада — крепкий старик, как бы весь вырубленный из плотного узловатого дерева, с густой, как смола, кровью не жиденькой водицей. Его жесткую руку Конрад хорошо знал, его советами и наставлениями перенебрегал, слушал только свои Внутренние Голоса. Но сейчас Внутренние Голоса молчали, и Конрад был готов выслушать самый жестокий совет, был бы он только полезен.

— Есть такая планета, сын. Сто лет назад группа людей сбежала с Земли и скрылась вот на этой скудной, поганой Марите. Здесь мы постепенно вырождаемся, истребляем один другого в бесчисленных мятежах и кратковременных захватах власти. Возвращайся на Землю, сын. Уверен, там не обстоятельства командуют людьми, а люди обстоятельствами. Надо же, чтобы где-нибудь в мире было местечко, где не дорога выбирает тебя, а ты — свою жизненную дорогу. Иди там по главной, а не по боковой душевной склонности; по основной, а не по второстепенной способности. И ты будешь там стоить ровно столько, сколько реально стоишь. Не больше — но и не меньше.