Дороги и судьбы - [101]

Вскоре матери и сестре пришлось из пансиона переехать, их жизнь там сделалась невыносимой. В Шанхае кипели страсти, с первого дня войны эмигранты разделились на "оборонцев" и "пораженцев". Вторая моя статья называлась "В защиту оборонцев!" и кончалась словами Лермонтова: "...насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом!"

То было началом моей громкой деятельности в "Новой жизни", куда я, вплоть до отъезда в СССР, писала фельетоны и публицистические статьи... Однажды молодой человек, который ухаживал за сестрой Ольгой, пригласил ее ужинать в "Офицерское собрание". Поужинать им не удалось. Молодого человека отозвали в сторонку и попросили удалиться, выразив удивление, что он позволил себе привести в эти белые стены "сестру коммунистки"... Короче говоря, матери и сестре солоно приходилось из-за меня. К счастью, мать в то время от эмигрантских учреждений не зависела, преподавала историю в английской школе "Томас Хэнбери скул". А сестра в октябре 1942 года уехала в Индокитай.

А какая я была "коммунистка"? Понятия не имела о том, что означает это слово, равно как и слово "социализм". Эта серость, эта отсталость огорчали Петереца и его друзей. Я все порывалась называть СССР - Россией, меня одергивали, объясняли, почему это неверно, и наконец дружно взялись просвещать. Почему-то первой книгой, которую дали мне, была работа Плеханова: "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю". Я не поняла там ничего, начиная со слова "монистический". Дали что-то другое, попроще, не помню уж - что именно. Зато очень помню, какое впечатление произвел на меня рассказ о Девятом января 1905 года. Плакала, читая. Они идут к Зимнему, безоружные, полные доверия к царю, а их встречают огнем! Но как случилось, что я узнаю об этом впервые на третьем десятке лет своей жизни? Ведь в школе мы проходили историю России! Выходит, умалчивали! Выходит, лгали!

То, что не умалчивали, не лгали, а просто не фиксировали на этой истории нашего отроческого внимания, не приходило мне в голову. И того я не знала тогда, что в памяти человека застревает лишь то, к чему его интерес уже пробужден, что ему самому хочется понять...

Я была крайне взволнована. Царь-то, оказывается, был слаб, труслив, ничтожен, правительство его продажно, без революции обойтись нельзя было, революция в этих условиях - дело праведное! Кого-то надо было упрекать в том, что я столь долго пребывала в заблуждении и невежестве. Кого? Мать, конечно!

Я врывалась к ней вечером, заставала ее за грудой ученических тетрадей и - с порога: "Тебе известно, что происходило 9 января 1905 года?" Мать поднимала усталые близорукие глаза. "О чем ты? А-а. Разумеется, известно. Дальше что?" - "А почему я этого не знала?" - "Неужели? (В голосе легкая насмешка.) Боюсь, ты и сейчас многого не знаешь. Разденься, сядь, успокойся. Чаю хочешь?"

(Я думала: вылитый профессор из "Скучной истории"! "Давай, Катя, чай пить". Ответить им нечего, вот они и пристают с чаем! Завезли! Обманули!)

"Но ты признаешь, что революция была необходима, что без нее Россия обойтись не могла?"

Не помню уж, что отвечала мне мать. Помню лишь, что до спора со мной, как всегда, не снисходила. Мой вспыхнувший интерес к политике рассматривала как очередное увлечение.

А я уже читала Ленина (был такой красненький двухтомник избранных сочинений, продававшийся в магазине советской книги Шанхая), открывала для себя бездну нового, с изумлением узнала, что революций было две, одна "буржуазная", другая "социалистическая", небось с буржуазной такие, как моя мать и многие здешние эмигранты, еще примирились бы, а вот социалистическую встретили в штыки!

Мои новые друзья во главе с Петерецем были довольны: я делала успехи. Еще недавно я смотрела на вещи примитивно: Германия напала на Россию, я русская, я с теми, кто хочет победы России. Поэтому-то и пришла в советскую газету. Стихийный патриотизм, которым нечего гордиться, ибо он нет-нет да и толкнет человека в сторону великодержавного шовинизма. Туда меня он и толкал подчас, и я, с помощью моих наставников, его преодолевала, всеми силами стремясь любить страну победившего социализма...

К зиме 1947/48 года, ко дню своего отъезда из Шанхая, я была уже достаточно подкована политически, хотя далеко не так, как мои друзья музыканты, верные ученики и последователи Петереца. Поминали его и цитировали постоянно и всё огорчались, что он не дожил до счастливых дней возвращения.

***

Музыканты поселились в общежитии актеров оперы, в здании гостиницы "Казань". Ход через двор, захламленный и грязный, затем служебная "черная" лестница, а наверху (третий, кажется, этаж) широкий коридор. С одной стороны окна, с другой - двери, прямо - общая уборная. Жили тесно. Олег и Игорь делили комнату со своей матерью. Виталий - с братом-скрипачом, женой его и двумя детьми. Была ли тут кухня или все стряпали на керосинках у себя - не помню. По сравнению с тем, что имела я, условия тут были прекрасные: водопровод, центральное отопление. Душевых и ванн не было, ходили в баню. Я тогда впервые познакомилась с банями, понравились они мне позже, в Москве, "Сандуновские", с бассейном, а в Казани тех лет терялись часы на очереди перед баней, внутри же - теснота, духота, запахи скверного мыла, размокших мочалок. В гостиницу я являлась ежедневно, часам к пяти.