Дорога в мужество - [96]

Мазуренко кое-как разорвал хрустящую вощеную бумагу индивидуального пакета, накрепко, прямо по гимнастерке, помогая руке зубами, обмотал плечо. Успел заметить: ведущий танк горит, второй, приткнувшийся в хвост ему, не может ни стрелять, ни развернуться, третий, мешая впереди стоящему, заходит правой стороной и ведет огонь с ходу.

— Задымил один, чуешь, Мыкола? Зараз хлопцы и другому дадут прикурить! Чуешь, Мыкола?

— Чую.

— А мы… Дивись, сколько мы их положили! — Мазуренко пригнулся, потому что совсем близко разорвался снаряд своего орудия. «Шо воны там, бисовы диты, мажут?» — Мы тоже положили — дай бог! Чуешь, Мыкола?

— Ага.

Как по команде, на бугре автоматчики вскочили все враз, и хотя Мазуренко с Миколой не зевали, случилось это быстро и неожиданно: из шести или семи лишь одного удалось пришить к земле, остальные нырнули в кусты.

— Мыкола, зараз треба ушами не хлопать!

— Та ото ж…

Враги открыли бешеную пальбу. Теперь они хорошо видели окопчики на песчаной косе, пули взбивали фонтанчики пыли у самых брустверов. Они же, Мазуренко и Поманысточко, стреляли теперь наугад слепыми очередями.

По голосам и командам, доносящимся из кустов, Мазуренко определил — приближаются. Шли они не все сразу. Двое или трое вели бешеный огонь, остальные, пригнувшись, прыгали с кочки на кочку и снова прятались в кустах. Потом уже эти открывали стрельбу, к ним спешили отставшие.

— Мыкола, чуешь? Бей по той вон полянке! Отсечи их от великих кустов, а то обойдут, к пушке прорвутся. Отсечи! А я им ще одного жареного коржа подкину…

Встал Мазуренко во весь свой богатырский рост и, сцепив зубы от режущей боли в плече, метнул гранату. Не устоял на ногах, но тут же поднялся: не достанет врагов та граната, надо метать вторую. О если бы он смог передать всю оставшуюся в нем силу слабеющей руке!

Граната пошла далеко, удачно, и — толкнуло в грудь, перехватило дыхание. Зашатался Мазуренко и, выбросив руки вперед, рухнул на бруствер.

…И патронов осталось мало, и граната — одна…

Уже совсем близко трещали кусты, доносилось картавое:

— Рус, хенде хох! Сдавайся, рус!

«Прощайте, мамо… И ты, Маруся, прощай…»

Провел рукою по щекам Поманысточко, сцепил зубы и ударил в кусты последней очередью до конца диска. Потом — затвор в одну сторону, автомат — в другую, до боли в кисти сжал гранату, готовый вырвать кольцо. Но враги не стреляли. И подумалось Миколе, что покосил он их и теперь, возможно, сумеет прорваться к своим.

Выбрался из ячейки. Низко пригибаясь к земле, стремительно побежал у самых кустов туда, где горели уже два вражеских танка. Резануло по ногам, и распластался он на песке, весь пронизанный болью.

— Рус, сдавайся!

Поднялся на локтях. Подтянул раненую ногу. Оперся на колено и метнул гранату… Взрыва не услышал…

8

Первый снаряд оказался перелетным. Чуркин все-таки промедлил какую-то долю секунды, и танк вышел из воны поражения. Асланбеков, всегда уважительный в общении с ним, на этот раз заорал: «Ты что, Чурка, заснул на ногах, как старый ишак?» Бондаревич, вновь пожалев, что нет в расчете Суржикова, прикрикнул на наводчика:

— Спокойней, Асланбеков! Огонь!

— О-о-о… — снова затянул наводчик на одной ноте, и неотрывно глядящий на него Чуркин, бледнея, сжал рукоятку спускового механизма так, что кисть руки побелела. Угрожающий гул волной наплывал на орудие; ни желтой песчаной косы, ни неба не видел сейчас Бондаревич, были только танки в аспидно-зеленом и черном камуфляже. Тяжело покачивая пушками, они медленно и неуклюже спускались с бугра.

— …гонь!

Вспыхнула земля впереди головного танка. Вильнув могучим корпусом, он застыл, подставляя под выстрел бок, помеченный желтым крестом. Выплюнули дым танковые пушки. Снаряды разорвались за орудием, не причинив вреда. Теперь решали дело секунды. Выживет тот, кто скорее и точнее поразит противника.

Третий снаряд угодил в башню головного, и ее, пожалуй, заклинило: пушка не вращалась по азимуту. Теперь Бондаревич решил во что бы то ни стало поразить замыкающий танк, чтобы отрезать путь к отходу среднему, лишив его возможности маневрировать.

— По замыкающему, прицел шесть, огонь!

Сразу два взрыва разметали песок и камни бруствера. Падая, сбитый взрывной волной, Бондаревич увидел: качнулся, откинув голову, Асланбеков и сполз на окровавленную станину орудия. Вскочил, отряхиваясь, Сергей Кравцов. Вместе с ним к Асланбекову подбежала Женя. Корчились у задней стенки окопа Чуркин и Лешка-грек.

— Осипович! — крикнул, поднимаясь, оглушенный Бондаревич.

Губы Чуркина шевелились на искаженном болью лице, но что он говорит, Бондаревич не расслышал. Чуркин, пошатываясь, поднялся.

Женя и Кравцов оттащили Асланбекова за снарядные ящики. По их растерянному виду Бондаревич понял: Асланбеков мертв и его надо заменить кем-то.

— Кравцов, за наводчика!

— Есть!

— Осипович, ранен?

— Стебануло маленько… Лешка, снаряд! Ле-о-шка!

По развалившейся стене окопа Кристос, втянув голову в плечи, карабкался наверх.

— Куда тебя родимцы несут? Верни-ись!

Лешка оглянулся. Лицо, бледное и потное, безобразила гримаса страха, и без того большие глаза его теперь казались еще больше, они горели каким-то лихорадочно-бешеным огнем; дышал Лешка как загнанная лошадь, озираясь на всех отчужденно и пугливо.