Мещеряков с рукою на перевязи молча оглядывал строй. К нему подбежал командир взвода, подал штатно-должностной список личного состава и, отступив на два шага, оправил гимнастерку под ремнем. Командир батареи начал по порядку вызывать людей, и те, выйдя из общего строя, становились правее старшего лейтенанта — по отделениям, по расчетам.
Сергей подумал, что подобное уже было однажды, год назад, только тогда в положении новичков находились Суржиков, Лешка-грек, которых уже нет в живых, и сам он, Сергей Кравцов, чудом уцелевший в последнем бою. Какими мальчишками они были… «Или грудь в крестах, или голова в кустах», а шеи у всех тонкие и длинные. Что думал тогда, глядя на них, Мещеряков? «Как же я с вами, бравы ребятушки, воевать буду?» Что сейчас у него в мыслях? Память о павших? Пожалуй. Но это как постоянная боль, от которой некуда деться, а думает он сейчас наверняка то же самое, что и год назад: впереди новые бои, жизнь и смерть еще не закончили кровавого единоборства, и хочешь не хочешь — поскорее надо готовить умелых бойцов теперь уже из этих вот мальчишек.
Когда Мещеряков назвал его фамилию, Сергей четко отпечатал первые шаги, ведь на него глядит сейчас вся батарея, глядят и те, кто с этой минуты пойдет под его начало. Остановившись там, где положено было остановиться, невольно подумал: «Это место сержанта Бондаревича».
— Первый номер четвертого орудия — рядовой Кочин…
«Асланбеков».
— Второй номер — рядовой Петренко…
«Суржиков».
Шли еще не по-солдатски — стесненно, вразвалочку — незнакомые парни, становились рядом, а он видел тех, кто рядом с ним никогда уже не встанет… Видел так отчетливо, так ясно, что казалось, качнись влево — и прижмешься плечом к плечу Асланбекова, протяни руку — и коснешься руки Суржикова.
— Третий номер — рядовой Заболотный…
«Женя».
— Четвертый — рядовой Шварцман.
«Осипович».
— Гляньте, ребята, командир наш…
— Тих-ха… Не слыхал разве? Из расчета он один… остался…
«Один-один-один…» — стучало в висках, словно кто ударял по ним молоточками. Сергей резко провел ладонью по лицу и увидел свою тень. Тень была короткой, и все-таки, как и прежде, шея на ней вытягивалась длинно и тонко. «Вот ведь как…» — разочарованно подумал он. И тут же успокоил себя: абсолютно неважно, что по виду он остался таким же мальчишкой, каким был год назад, — теперь он стал мужчиной и солдатом. И если даже осудят его сейчас эти хлопцы, пока не нюхавшие пороха, Потом, когда полной мерой сами измерят, почем фунт лиха, — поймут, что порой и мужчины плачут.
Ярилось в небе расплавленное солнце, дымилась земля, как перегретая сковорода, в дымке испарений тонули окрестные холмы, а ближний лес виделся расплывчато, неясно, как сквозь запотевшее стекло. И где-то там, в недалеком лесу, закуковала вдруг кукушка. «Перестань, перестань!» — взывал к ней Сергей с молчаливой мольбою, а кукушка, точно стремясь убедить его, упрямо отсчитывала годы.
И тогда Сергей подумал, что, возможно, эта настойчивая птица не ошиблась и неделю назад. Может, и в тот жаркий полдень она пророчила его товарищам вовсе не долгую жизнь, а долгие годы бессмертия…
