Дорога сворачивает к нам - [29]
Записал Швегжда и про имение, которое спалили, однако героев искал по-прежнему. Брюки узкие, а такой настырный — не отвяжешься!
Пристал Швегжда к моему отцу. Кто-то сказал ему, что Станкунас, мол, в лихолетье бандитское держал в доме винтовку. Несколько лет держал винтовку и гранаты.
— Ну и что? — удивился отец. От удивления усы у него поднялись до кончика носа.
— А то, что вы герой! За оружие бандиты убить могли!
Отец засмеялся, все лицо от смеха пошло морщинами, как затянутый кисет. Потом посерьезнел, и морщинки разбежались.
— Мочь-то могли, да руки были коротки, — ответил он Швегжде. — По-твоему, и Шаучукенас герой? У него тоже винтовка была.
— Герой, разумеется, герой. В то время, знаете…
— В то… А в наше время Шаучукенас спекулирует. Со своих же людей шкуру дерет, словно какой-нибудь купец. Что, все равно он герой?
— Как же он стал таким… спекулянтом, если раньше?.. — заморгал глазами студент и посмотрел на меня.
А мне и самой это было непонятно.
— Да он в душе всегда таким был. Не советскую власть защищал, а свое добро стерег. Бандиты, бывало, грабили без разбору… Вот он и завел винтовку — от грабителей. А как пошли мы в коллектив, так ему не по пути с нами стало… Только и смотрит, где бы поживиться, — объяснил отец.
Вот он, оказывается, какой, Ляксандра! А мне-то еще неловко было, что отец ему руки не подал… Теперь бы и я не подала.
Опешил Швегжда. И как не опешить, если он и Шаучукенаса уже сфотографировал около улья? Ляксандра — никто другой! — и рассказал ему про винтовки. Знает Ляксандра, о чем сказать, а о чем помалкивать.
Отец не дал ему опомниться:
— И я, брат, такой же герой, как этот Шаучукенас. Хотел уж бросить все и в город податься. Бьешься, бьешься… Ни работа не мила, ни заработок…
Я как услыхала, так сердце и ёкнуло. Неужели отец хотел бросить нас с матерью? И мать, вижу, побледнела. А ведь она сама — помните? — подбивала его бежать из колхоза. Ходил отец с этим камнем на сердце, таким камнем, а нам не говорил. А все из-за колхоза, который никак на ноги не встанет. И слезы матери, ее попреки довели его.
— Но не сбежали ведь!
— И не сбегу! Наведем и здесь порядок. Если б хоть еще один мужик, настоящий колхозник в Гургждучай объявился… А то «лесовики»… бабы, ребятишки…
Мать перевела дух. И я перевела. Хоть и я — помните? — хотела ехать следом за Улите… Неужели хотела? Даже Швегжда выпустил воздух из щуплой груди. Чего ему вздыхать? Ведь мы для него незнакомые. Чужие. Не знает он, что творилось у нас дома в сенокос: как мы с отцом маме угодить хотели, а мать и смотреть на нас не желала, велела мне бросить материал в лицо Ляксандре… Да и посейчас еще мы с Эле тайком бегаем к Рочкене… И, кто знает, понравится ли маме наша затея? Возьмет и бросит платье в огонь.
Швегжда даже вспотел, исписывая свою тетрадь — мелко-мелко, кажется, одни черточки и точки. Словно держал в руке горсть мака, и текла тонкая-тонкая струйка. На этот раз мне было неприятно, что студент все записывал. Чего доброго, прочтет кто-нибудь и узнает, что мой отец хотел бежать в город. Но если человек хочет, а потом так не делает, то какое же это хотение?
Героев среди нас, выходит, нет. Очень жаль, что нет, но все равно хорошо, что отец разговорился. Если бы люди не разговаривали, они были бы как деревья… Нет, ведь деревья листьями шепчутся, сочувствуют друг дружке. Люди, если б не умели разговаривать, были бы как камни. Бр-р-р… Камни холодные и жесткие…
ЕСТЬ! ЕСТЬ! ЕСТЬ!
Чудак этот Швегжда, узкоштанник этот. Поселился в деревушке, спит на сеновале, пьет молоко и так это молоко нахваливает, что все хозяйки ему по крынке притащить готовы. Да где ему столько молока выпить! Уйму слов, песенок, названий собрал, его тетрадь раздулась, заполненная маком. Швегжда все хвалит, даже грязные уссурийские собаки ему нравятся. А я вздрагиваю, как только увижу их лохмы и принюхивающиеся мордочки… А может, и они были бы верными собаками, если их приручить, как Анупрас белку?
И все-таки Швегжда продолжает искать героев, расспрашивает всех встречных и поперечных. Мне даже жаль студента. И почему, к примеру, я не герой? Не пришлось бы ему по слову вытягивать — я бы так и шпарила. А может, и я стану когда-нибудь героиней? Только ему сейчас нужно…
Вдруг ему стукнуло в голову, что Эле Шаучукенайте — героиня! Не знаю, я очень люблю Эле, но, кто знает, героиня ли она. Раньше, может, и была… Целыми днями трудилась в колхозе, такая серьезная ходила, а нынче… В колхоз, конечно, ходит, как и ходила, но, мне кажется — и не только мне, а и мудрой Рочкене! — не очень-то она теперь смотрит, что делает… В мыслях у нее машина! Тот самый грузовик, который вез «красных» коров. Я запомнила номер на жестяной табличке: «55–73». Уже три раза успел проехать и остановиться этот ошарпанный зеленый грузовик. Правда, во второй раз он прикатил порожняком. Шофер похвалил палисадник Эле, если помните. И теперь, придя с работы, она все время возится в этом палисаднике… Ляксандра сам доит корову и втихомолку ругается. День ото дня его ругань все громче и громче, а Линаса даже во двор не впускает, называет проходимцем, чуть ли не вором и разбойником.
Действие романа охватывает около двадцати лет. На протяжении этого времени идет как бы проверка персонажей на прочность. Не слишком счастливая история брака Лионгины и Алоизаса перерастает в рассказ о любви, о подлинных и мнимых ценностях, а шире — о пути литовской интеллигенции.
Роман «На исходе дня» — это грустная повесть о взаимосвязанной и взаимозависимой судьбе двух очень разных семей. Автор строит повествование, смещая «временные пласты», не объясняя читателю с самого начала, как переплелись судьбы двух семей — Наримантасов и Казюкенасов, в чем не только различие, но и печальное сходство таких внешне устоявшихся, а внутренне не сложившихся судеб, какими прочными, «переплетенными» нитями связаны эти судьбы.
В центре романа народного писателя Литвы две семьи: горожане Статкусы и крестьяне Балюлисы. Автор со свойственным ему глубоким психологизмом исследует характеры и судьбы своих героев, где как в капле воды отражаются многие социальные, моральные, экономические проблемы современности. Внимание автора привлекают и нравственные искания сегодняшних молодых — детей Балюлисов и Статкусов. Тут и город, и деревня, день сегодняшний и день вчерашний, трудности послевоенной поры и «тихие» испытания наших будней.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.