Дорога свободы - [73]

— Мы это построили четыре года назад. Это вдвое сокращает путь до железной дороги.

— Мы еще много кое-чего построили, — заметил Марк, с ноткой самодовольства в голосе. Приятно было утереть нос Джефу, который ни в чем этом не участвовал, а где-то далеко был занят тем, чем и Марк непрочь был бы заняться. Гидеон искоса взглянул на них. — Джеф приехал совсем, — проговорил он. — Он останется у нас. — Вот как? Ну, ему здесь будет скучно.

Гидеон рассказал Джефу, как они прокладывали дамбу. Большинство карвеловцев работало когда-то на строительстве железной дороги, и как сооружать дамбу им в общих чертах было известно. Они сами, без инженера, проложили эту дорогу через болото, прямую, как стрела, длиною в целых полторы мили. — Когда я упомянул об этом в Конгрессе, — сказал Гидеон, — только один из моих коллег проявил интерес: он спросил, какое мы имели право строить на государственной земле.

Марк посмотрел на отца. Джеф тихо напевал:

Мой папа на охоте, ой, да, да!

Мой папа на охоте, ой, да, да!

— Ты это еще помнишь?

— Я много кое-чего помню, — сказал Джеф.

Дженни стала большая, стройная, с высокой грудью, — совсем уже взрослая девушка. Джеф обнял сестру и мать. — Ты такой большой, такой большой. — Не больше, чем был, — улыбнулся Джеф. Рэчел заметнее постарела, чем Гидеон, она плакала от переполнявшего ее счастья, нежно гладила лицо Джефа, ерошила его курчавые волосы.

Гидеон с Марком стояли в стороне. Марк сказал отцу: — Я читал в газетах...

— Ну?

— Как это вышло? И чего теперь ждать?..

— Я еще сам не знаю, чего ждать, — ответил Гидеон. — ^{Об этом поговорим после.}

— Плохо нас знают в Вашингтоне, — заметил Марк, — коли думают уничтожить нас одним росчерком пера.

— После поговорим.

— Плохо они нас знают.

Джефа повели осматривать дом. Для них самих все вдруг опять стало здесь новым. Дом был бревенчатый о пяти комнатах и беленый снаружи. Труба была сложена из красного кирпича. «Огнеупорный кирпич», — заметила Дженни. Рэчел показала ему кухню. Целый набор ярко начищенных оловянных кастрюль висел на стене; на полу стоял железный таган. Но что самое замечательное — в кухне был водяной насос. Рэчел накачала чистой холодной воды. — Попробуй, Джеф. — Пришлось попробовать. Он выпил стакан и похвалил воду. — А у других тоже такие дома? — спросил Джеф. — Ты все-таки член Конгресса...

— Всякий построил себе такой, какой ему хотелось. Люди разные — и дома разные. Но жаловаться нам не приходится. Земля у нас хорошая, кто любит и умеет работать — для того она хорошая. — Джеф спросил, что сталось со старыми хижинами, в которых они жили, когда были рабами, и Гидеон ответил, что стоят, где стояли, только пустые. — И никто в них не живет? — Нет, — сказал Гидеон. — Большой дом тоже никто не купил, никому он не нужен. — Что-то странное было в его голосе, что заставило Джефа внимательно посмотреть на отца. — Если у доктора будет время, — сказал Марк, — мы как-нибудь сходим в большой дом.

В Рэчел боролись два желания: то ли скорей подавать на стол горячие оладьи и жареную курицу, то ли сперва показать Джефу весь дом. Нет, она не станет ему ничего говорить о кроватях с пружинными матрацами, пусть сам увидит. Она повела его в спальни.

— Где живет Эллен? — спросил Джеф.

— У брата Питера. Все дети Алленби живут у него.

— Ей, верно, трудно было, когда старик умер?

— Она тогда пришла к нам, — промолвил Марк. — Хотела остаться здесь.

— А потом ушла?

— Ушла.

— Она знала, что я приеду?

— Знала. Все знают. Погоди, все сюда прибегут.

Рэчел положила руки на кровать, слегка надавила напружины, потом отпустила. — Мягко, как в люльке. Попробуй, Джеф. — Джеф нажал. — Да ты сядь. — Улыбаясь, он сел на кровать. — Ну давай же, давай, вниз, вверх. — Он покачался, затем встал и обнял мать. Теперь ее тянуло в кухню; они быстро прошли через другие спальни, через маленькую гостиную, уставленную мягкой викторианской мебелью, где также стоял письменный стол Гидеона и его книги.

Потом они сидели за столом в кухне, и Джеф расхваливал ее оладьи. — В Шотландии нет кукурузного хлеба? — Джеф сказал, нет, и в помине нету, там о нем и понятия не имеют. Чтобы доставить Рэчел удовольствие, он съел больше, чем ему хотелось, а она снова начала плакать; она все смотрела на него и гладила ему руки. — Ну, полно, мама, теперь ведь уже все хорошо. — Но она не могла удержать слезы.

Гидеон и Марк вышли на крыльцо. — Что она так волнуется? — с беспокойством проговорил Гидеон. Никогда она еще не обнаруживала с такой силой своей болезненной тоски по Джефу, теперь она дала волю своему чувству. — Я распрягу лошадь, — сказал Марк.

— Он, наверное, захочет поехать к Эллен.

— Ты думаешь?

— Да

— Так ведь они все приедут сюда. Тут с ней и увидится. Я распрягу.

Гидеон кивнул. Марк увел лошадь, Гидеон стоял на крыльце, прислонившись к столбу. На душе у него было невесело. Это должно было быть началом, а вот, оказывается, это конец. Он решительно тряхнул головой; нет, только дурак может так думать. Одно дело — Вашингтон, этот нездоровый город, переполненный голодными и честолюбивыми неудачниками, другое дело — тут, дома. Вашингтон это не Америка, Америка — это то, что окружает его здесь, только умноженное в миллион раз, — вот этот деревянный дом с простой мебелью, дубы и белые акации, укрывающие его в своей тени. Пологие склоны, поля, на которых скоро взойдут хлеба, табак и хлопок, этот плуг, который Марк оставил невдалеке от дома, с сошником, облепленным мокрой весенней землей, — и все это принадлежит ему, Гидеону; как можно это у него отнять? Ради этого он воевал, был рабом, трудился, надеялся; человека не оторвать от земли, которая впитала его кровь, которая ощутила его свободную поступь. Человек крепко, обеими ногами, стоит на этой земле.