Дорога свободы - [72]

— И вы предлагаете это мне? — не веря своим ушам, спросил Гидеон.

— Вы принимаете мое предложение?

— Чтобы я сам повел свой народ назад, в рабство?

— Можете хоть и так сказать, если вам угодно.

— Вы чудовище, — тихо сказал Гидеон. — Какой я был дурак, что не понял этого сразу, еще в тот вечер, когда был у вас в доме. Но я тогда смотрел на вас, как на человека. Я привык так смотреть на всех людей. Я не понимал тогда, что человеческое сознание может быть поражено неизлечимой болезнью. Я не понимал, что есть люди, сознание которых прогнило насквозь, и что этой гнилью они могут заразить весь земной шар. Мы все делаем ошибки, не правда ли? Люди моего лагеря сделали одну коренную ошибку. Когда, во время войны, страна была залита кровью, мы вообразили, что враг уничтожен. Но кровь этих больных, этих прокаженных, этих мерзостно извращенных тварей так и не была пролита нами. Проливалась только кровь простых людей, которых обманули и погнали, как овец, на бойню. Мы оставили вас в живых...

Гидеон никогда еще не видал сенатора Холмса в гневе. Теперь он это увидел: губы Холмса сжались, высокий гладкий лоб прорезала тонкая вертикальная черта. Сенатор Холмс встал, надел пальто и шляпу, взял со стола перчатки и трость.

— Я считаю, что получил ответ, — сказал он.

— Считайте, что получили, — согласился Гидеон.

На следующий день трехчасовым поездом Гидеон и Джеф уезжали на Юг. Гидеон взял с собой очень немного вещей — только небольшой чемодан и портфель, в котором лежали истрепанный томик Уитмэна, фотография Чарлза Сэмнера с автографом, которую Гидеон получил в подарок незадолго до его смерти, и записная книжка. Гидеон собирался написать отчет о Тилден — Хейсовской афере и решил начать в поезде, чтобы время не пропадало зря.

Он провел Джефа по перрону в самый конец поезда.

— Последний вагон, — сказал он.

— Почему?

— Ах да, ты ведь еще не знаешь, — вслух сообразил Гидеон и поглядел на сына. — Помнишь, я тебе говорил, что все это сделалось не вдруг, не так, как взрывается бомба. Подготовка идет уже давно.

Они подошли к последнему вагону, дряхлому и заслуженному ветерану железнодорожного сообщения. Оконные стекла в нем были немытые; два окна просто заколочены досками. Над дверью виднелась лаконическая надпись: «Для цветных». Джеф прочитал и возмущенно обернулся к отцу.

— Но это невозможно!.. Это чорт знает, что такое!.. Ты, член Конгресса...

— Входи, Джеф, — сказал Гидеон. — Это уже не новость. И во всем так. И мы уже привыкли.

Они вошли и сели рядом на старую деревянную скамью. Входили другие негры. Усаживались. В назначенное время поезд отошел.

— Ну что ж, — сказал Гидеон. — Это ведь ненадолго.

Скоро будем дома, в Карвеле.

О том, как Гидеон Джексон и его сын вернулись в Карвел

Марк встретил их на станции. Джефу этот стройный, красивый юноша-негр показался совсем незнакомым человеком. Он был невысокого роста, едва по плечо Гидеону, но хорошо сложен: узкобедрый, широкоплечий; кожа у него была много светлее, чем у остальных членов их семьи, движения — так легки и ловки, что Джефу сразу же пришло на ум сравнение с диким зверем, смелым, уверенным в своей силе, совершенно гармоничным. На нем были синие штаны и коричневая кожаная куртка. Он стоял в ленивой позе, прислонясь к кабриолету. Увидев Гидеона, он улыбнулся и помахал рукой, а затем с нескрываемым любопытством стал разглядывать брата.

— Здорово, сынок, — крикнул Гидеон и начал кидать вещи в багажник. У них были какие-то особенные теплые отношения, Джеф это сразу заметил по той дружеской простоте, с какой они пожали друг другу руки.

— Погодка-то, а? Это для вашего приезда, — заметил Марк; потом, обращаясь к брату, сказал: — Здорово, Джеф. Не узнаешь меня?

— Ты вырос, — проговорил Джеф. Он положил свой багаж рядом с вещами Гидеона. Потом пожал брату руку; они стояли друг против друга, Марк слегка улыбался. Гидеон обошел кабриолет, поглядывая на них, радуясь своему необыкновенному счастью — видеть их здесь обоих вместе, — серьезного большого Джефа и этого веселого, красивого мальчика. — Я буду править, — сказал Гидеон. — Садитесь.

— Доктор Джексон? — ухмыльнулся Марк.

Вроде этого. Послушай, а сколько тебе теперь лет?

— И этого не помнишь? Двадцать.

— Двадцать, — повторил Джеф.

— Садитесь, — сказал Гидеон. — Прошу вас, доктор, — промолвил Марк, отвешивая ему поклон и указывая на сиденье. — Да ну же, скорей, — торопил Гидеон. Все трое втиснулись в одноместный кабриолет, и Джеф обнял Марка за талию. — Ну как Шотландия? — Скучно там. — Ты и говоришь-то как иностранец, — с холодком в голосе сказал Марк. — Надолго приехал? — Может, и надолго. — Ты Карвела не узнаешь, — сказал Марк. — Мы тут тоже не сидели сложа руки.

Гидеон молча слушал их; так хорошо было сидеть в старом кабриолете вместе с сыновьями, держать в руках вожжи и править маленькой вороной кобылой. Был ясный мартовский день, не жаркий, но и не холодный, как раз такой, как полагается ранней весной, а ранняя весна в Южной Каролине — чудесное время, нигде она не бывает так хороша. Лошадь была еще молодая, всего пяти лет, он купил ее два года назад; маленькая, проворная, она бежала по дороге ровной рысью. Гидеон любил править; зимой в Вашингтоне он часто мечтал о том, как сядет в кабриолет и будет погонять лошадь, прислушиваясь к мерному стуку копыт. Когда они свернули с проселочной дороги и въехали на бревенчатый настил, проложенный через поросшее кипарисами болото, он гордо сказал Джефу: