Дорога стального цвета - [48]

Салкин теперь работал молча, обиженно. И все молчали. Наверное оттого, что никто не желал быть похожим на болтливого Салкина. Он уже не был тут главным — старшинство само собой перешло к Юре, хотя он сам об этом, может, не подозревал.

Работать Салкин не умел. Зуб сразу это заметил. И остальные, конечно, видели. Лопата в его руках была неуклюжей, вихлястой. Он только раз швырнет, а с Юриной лопаты уже дважды гравий слетает.

Миша и Витя работали хорошо. Они все старались кидать в такт друг другу. Миша длинный, худощавый, но руки у него крепкие и ухватистые. Он только потел больше других. Спина и грудь у него блестели под солнцем, со лба то и дело срывались горячие капли. Миша останавливался, чтобы стереть пот с лица, оглядывал чуть раскосыми, всегда смеющимися глазами парней, подмигивал Зубу и говорил одно и то же:

— Сама пойдет!

— Пойдет, куда денется, — ни на кого не глядя, ронял Витя, и они разом вонзали лопаты в гравий.

Витя коренастый и крепкий, с вьющимися волосами. Он почти не поднимал головы. Даже когда останавливался перевести дух, и то смотрел себе под ноги. Однако угрюмым или нелюдимым он не казался. Скорее он был задумчивым человеком.

Парни изредка перебрасывались словом-другим, и было понятно, что они не только учатся в одном техникуме и живут в одной комнате, но и по-настоящему дружат.

— Звонарева уже расхватали, — говорил, например, Миша.

— Ладно, на конспектах выедем, — отвечал Витя.

— Как в прошлый раз? — усмехался Юра.

— Ничего, теперь умнее будем, не засыплемся.

Вот и все разговоры. А Салкин, он и есть Салкин: не может не встрянуть, даже если не поймет, о чем речь.

— Кто, говоришь, засыпался? Кто-то насвистел на вас, да?

Ребята ухмыляются:

— Ты кидай, кидай.

Но у Салкина уже готова новая история из его бродяжьей жизни. Что он бродяга и тунеядец, выходило из его же россказней.

— В наше время, пацаны, можно засыпаться на чем угодно, — опирается он поудобнее на лопату. — Чо, не так? Вот у меня было. На одном вокзале, гляжу, сидит грузин, а рядом — мешков пятнадцать непонятно с чем. Кацо, говорит, помоги, десять рублей плачу. Мало, говорю, даешь, пятнадцать давай. Пятнадцать плачу! Помоги, кацо, в камер хоронений донести. Ну, я как дурак и таскаю эти чувалы. Перетащили, а тут мильтон подходит: ваши документы. И мне: ваши тоже. Грузин — в крик: какую имеешь правду спрашивать? Пока он орал, я боком, боком — и тягу! Вот я и говорю, пацаны, на чем угодно засыпаться можно. А то еще случай был…

— Ты лопатой больше действуй! — не выдержал Юра.

— Слушай, чо ты как надсмотрщик? — вскипел Салкин. — Ты не хочешь слушать, другие хотят.

Он все же замолкает и начинает елозить лопатой по куче гравия. В общем, получается, что разгрузка идет в четыре с половиной лопаты.

Зубу приходится туго. Слишком часто за последние дни его желудок оказывался пустым. И сейчас он словно мешок порожний. Под конец первой платформы лопата порядком его примучила. Если бы съесть чего-нибудь перед работой, хоть ломоть хлеба, то все, наверно, было бы в порядке.

Когда очищали дно платформы от остатков гравия, движения Зуба стали вялыми. Лопата заметно потяжелела. А ведь это только первая платформа, впереди еще четыре. Зуб был почти уверен, что не выдержит.

— Перекур, — сказал Юра.

— Салкин, — прищурил смеющиеся глаза Миша. — Твое время, трепись теперь сколько душе угодно.

— Ты еще пацан, чтобы подначивать меня, — огрызнулся тот.

— А ты не стесняйся, — усмехнулся Юра. — Трави пар.

Салкин насупился и молчал.

Они улеглись на штабеле занозистых досок, постелив на них рубахи. Салкин возлежал на своем затасканном пальто.

Юра внимательно присмотрелся к Зубу:

— Ты никак побледнел.

Зуб пожал плечами.

Приподнявшись на локте, Миша тоже стал его разглядывать, потом сказал:

— Не поел, наверно. Теперь все смотрели на Зуба.

— Чего молчишь, тезка? Ел?

— Ел… ночью.

Юра помедлил, потом с решительным видом сел на досках.

— Надо всем чего-нибудь порубать. Сбрасываемся по полтиннику.

Он полез в карман, отсчитал рубль с полтиной и потряс монетами.

— Салкин!

— Чо?.. Ага, щас.

Салкин достал из заднего кармана штанов красивый, разрисованный сказочными птицами кошелек, какие бывают у фасонистых дам, и вытряхнул из него монеты. Отсчитал, сколько надо, а остальное ссыпал назад.

— На развод еще осталось, — протянул он монеты.

Зуб готов был сквозь землю провалиться вместе со штабелем досок. Он уже не был бледным. Уши и щёки пылали. Угнув голову, он напряжённо ждал, когда рука протянется к нему. Такого позора он не помнил.

И рука к нему протянулась. Но в ту же секунду опустилась. Вид у Зуба был такой, что его и спрашивать ни о чем не надо. Ни слова не говоря, Юра снова полез в карман. Видя, как забеспокоился его тезка, как открыл рот, не зная еще, что сказать, он бросил:

— Молчи, тезка, свои люди… Миша, у тебя ноги длинные.

— Давай я! — оживился вдруг Салкин.

Он вскочил и быстро натянул пальто. Юра отдал ему деньги.

— Хлеба побольше.

— Да знаю я! Чо хромать учишь, я и на ту и на другую ногу умею.

— Тогда хромай. Пальто зачем надел?

— А я, может, хроник. Мне, может, остужаться нельзя.

Салкин ушел, а ребята заговорили о всяких своих делах, об учебе. Говорят они между собой, но в то же время и Зуба не забывают, вроде как и для него рассказывают. Тот, конечно, чувствовал, что они стараются загладить неловкость, и был им очень благодарен. Вот это, думал он, настоящие ребята, век бы с ними не расставаться.