Дорога превращений. Суфийские притчи - [23]

Д. Щ.

Старуха и сокол

Раз царский сокол на царя озлился

И, улетев, в жилище поселился

У некой птичницы. В избушке сей

Немало было уток и гусей.

Старушка добрая его схватила

И крылышки ему подкоротила:

Мол, так ты больше на гуся похож! —

И слезы птицы капали на нож…

Потом она сказала: «Клюв твой крив,

Слегка подрежем – станешь ты красив!» —

И плакал сокол о былом величье:

Теперь уж не словить ему добычи!..

…Гулял в том месте царский казначей,

И птичницу спросил: «А сокол чей?» —

И выкупил страдальца у старухи,

И сокол вновь к царю вернулся в руки.

На птицу-бунтаря воззрился царь:

«Да ты, мой милый, не таков, как встарь!

Ты обитать у птичницы решился —

Вот потому-то клюва и лишился…

В ней было столько доброты, любви,

Да только где же крылышки твои?!.

Ну что ж, мой друг, запомни сей урок!

Теперь хоть понял ты, что пренебрег

Напрасно дружбою моей высокой?

Ведь я-то знаю, что такое – сокол!..»

III. Невнимательные ученики

Здесь рассказывается о тех, кто с большим трудом, а порой и со значительными потерями усваивает наставления Всевышнего. Притчи объясняют причины подобных «учебных неудач».

Пахарь и лев

Притча описывает состояние ученика, не имеющего подлинного представления о грозных деструктивных началах («льве»), таящихся в его подсознании («средь ночи»), и принимающего их за положительные стремления («вола»). Научить мюрида властвовать над своими разрушительными страстями и стремлениями – одна из педагогических целей шейха.

Д. Щ.

***

Содержание притчи легко сопоставляется со словами из апокрифического Евангелия от Фомы: «Блажен лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят человек, которого съест лев, и лев станет человеком». В человеке – два начала: благородно-человеческое и жестоко-звериное. Одно из них, в конце концов, побеждает – «съедает» другое, подчинив его себе. По внешности человек выглядит, как остальные, но что взяло в нем верх – «человек» или «лев»? Или, как в данной притче, кто находится в «хлеву» (теле) – вол или лев? Истинный учитель видит, с кем имеет дело в лице ученика, и не станет «гладить» затаившегося во мраке «льва», т. е. потворствовать звериным инстинктам воспитанника.

М. Х.

Пахарь и лев

Вола со шкурой и костями съев,

В хлеву воловьем развалился лев.

А пахарь встал средь ночи и пошел

Проведать – все ль в порядке, как там вол.

Льва гладил он, а думал, что вола,

И весела душа его была.

А лев молчал и думал: «Вот дела:

Меня сей дурень принял за вола!

Что ж, радуйся, двуногий ты ишак,

Что правду от тебя скрывает мрак!..»

…О друг, таким, как пахарь сей, не будь:

Не верь обману чувств, но вникни в суть!

Парфюмер и попугай

Попугаю уподоблен здесь тот, кто, внешне подражая обычаям суфиев-дервишей (обритие головы и т. п.), начисто лишен внутренних качеств искателя Истины. Сходство с попугаем усугубляет тот факт, что эта птица подражает человеческой речи.

Д. Щ.

***

Следует обратить внимание на глубокий образ «осы с пчелой», которые «в одном цветке сидят». Многие вещи и события нашего мира, а также способности, знания и умения человеческие сами по себе этически не окрашены. Добро или зло («мед или яд») творятся нашей свободной волей. От ее направления зависит и использование внешних возможностей («нектара цветка») на благо или во вред людям, причем в широчайшем диапазоне (от целящего «меда» до гибельного «яда»). С точки зрения суфизма, прежде чем приступить к обучению, учитель должен быть уверен, что ученик не использует приобретенные знания во зло.

М. Х.

Парфюмер и попугай

Был несказанно счастлив парфюмер,

Что попугай его – другим пример:

То он воров от входа отгоняет,

То, сев на полку, лавку охраняет,

А то, входящим оказав почет,

К покупке мудрой речью привлечет.

Но вот однажды вышла незадача:

У двери запах ощутив кошачий,

Взметнулся страж и крыльями забил,

Смахнул флакон – и вдребезги разбил!

Тут парфюмер вбежал, не в меру прыток:

Он аромат вдохнул, узрел убыток,

По луже птицу в гневе проволок,

И попугаю вырвал хохолок.

Чуть попугай с красою распростился,

Как впал в печаль, не пил не ел – постился,

Оплакал облысенье градом слез,

И ничего с тех пор не произнес,

Чем парфюмера и обрек на муку.

«Ах, лучше бы себе сломал я руку,

Что поднял на тебя в тот черный час!» —

Вопил хозяин, в траур облачась.

И умолял он дервишей, стеная,

Чтоб чудом речь вернули попугаю,

И сам старался бедного развлечь.

Но, видно, тот навек утратил речь,

Сидел безмолвно, вид его был жуток…

Так пролетело трое скорбных суток.

Вдруг, словно пособить в беде решив,

Явился дервиш, скромен и плешив:

Ведь тот, кто надевает власяницу,

При этом должен наголо обриться.

Тут попугай вдруг выкрикнул вопрос:

«Эй, старец, почему ты без волос?

Иль ты, как я, флакончик сбросил с полки —

Вот и тебя оставили без челки?»

Народ на рынке громко хохотал,

Что попугаю дервиш братом стал…

…Хоть «лев» и «млеко» пишутся похоже, —

Но в устной речи путать их негоже.

Пусть молвил неуч: «Я, как и мудрец,

Жру, выпиваю, дрыхну, наконец», —

Однако только в слепоте духовной

Он смел предаться мысли столь греховной.

Оса с пчелой в одном цветке сидят,

Но мед – у пчел, у ос – один лишь яд.

И есть на свете мускусная серна,

А есть и та, что пахнет очень скверно.