Дорога перемен - [20]

— Вот этот дом, Фрэнк, — сказал Эрл Уилер; было летнее утро 1935 года. — Вон, прямо. Головная контора. Дай-ка руку, здесь плохой переход…

Эта единственная поездка с отцом в Нью-Йорк стала кульминацией взволнованных недель, вспоминавшихся потом как единственное время, когда отец казался веселым. В его обеденных разговорах наряду с «Нью-Йорком» и «головной конторой» часто и радостно всплывали загадочные слова «Оут Филдс», после которых мать непременно восклицала «О, это замечательно, Эрл!» или «О, я так рада!». В конце концов Фрэнк понял, что таинственная фраза не имеет никакого отношения к «Квакер оутс»,[13] но означает имя человека — мистер Оут Филдс, — примечательного не только своими размерами («один из самых больших людей в головной конторе»), но и прозорливостью. Фрэнк не забивал себе голову лишней информацией, пока мать не ошарашила новостью: узнав, что мистер Эрл Уилер имеет десятилетнего сына, мистер Оут Филдс приглашает юношу сопровождать отца в его посещении головной конторы. Отец и сын будут гостями мистера Филдса на дневной трапезе (впервые мать так назвала обед), после чего он поведет их на стадион «Янки», где состоится бейсбольный матч. В последующие дни взволнованное ожидание стало невыносимым, а в утро поездки грозило все испортить: от напряжения и поездной качки Фрэнк едва не расстался с завтраком, та же опасность возникла в такси, которое вовремя покинули, пройдя последние кварталы пешком; на свежем воздухе в голове прояснилось, отчего стало казаться, что все будет превосходно.

— Ну так, — сказал отец, когда они перешли улицу. — Вот парикмахерская, где сейчас мы с тобой пострижемся, а вот метро — видишь, его вход встроен в здание. А вот здесь, посмотри, выставочный зал с витринами во всю длину здания. Не то что наш зальчик, верно? Тут представлено кое-что из наших изделий. Вот тебе пишущие машинки, всякие арифмометры и регистраторы, а вон в уголке новая бухгалтерская машина; теперь посмотри в следующую витрину: вот тебе перфораторы. Большая штуковина — табулятор, а поменьше — сортировщик. Когда видишь малышку в работе — это что-то! Берешь перфокарты, складываешь в стопку и вставляешь в машину; потом нажимаешь кнопку, и милашки вылетают как бешеные!

Однако взгляд Фрэнка съезжал на собственное отражение в витринном стекле. В новом костюме и галстуке, почти таком же, как у отца, он казался себе удивительно величавым; было приятно видеть отражения мужчины и мальчика, за спинами которых улица кишела нескончаемой толпой прохожих. Фрэнк попятился и запрокинул голову — аж загривком уперся в воротник пиджака. Ух ты! Чего скрывать, он мечтал увидеть небоскреб, но это зрелище стерло последние следы дорожных огорчений. Окна ярусами уходили все выше и выше, становясь меньше и короче, а в самой вышине все подоконники и переплеты сливались друг с другом. Представь, навернешься с верхотуры! Потом вдруг он увидел, что далекий-далекий карниз движется вперед… Дом валится! Не успев испугаться, Фрэнк понял свою ошибку: двигалось небо, над выступом крыши плыли белые облака; когда мозг совладал с этим фактом, по спине побежали мурашки от чудовищной гранитной силы и неподвижности дома. Вот это да!

— Ну что, ты готов? — спросил отец. — Давай-ка сперва причипуримся, а потом в лифте поедем на самый верх.

В дальнейшем выяснилось, что предвкушающее топтанье на тротуаре было лучшим моментом дня. Парикмахерская и гулкий мраморный вестибюль, где пахло сигарами, мокрыми зонтиками и духами, произвели неплохое впечатление, но затем радость дня стала неуклонно угасать. Во-первых, лифт одарил не ощущением полета, но чувством западни и тошноты. Верхний этаж конторы запомнился морем белых ламп и тощей дамой, чья ажурная блузка предъявляла немыслимое число бретелек, которые явно крепили исподнее. Называя Фрэнка «сынок», она познакомила его с работой питьевого фонтанчика («Смотри, сынок: я нажимаю кнопочку, и всплывает большой пузырь — бумц! Здорово, правда? Хочешь сам попробовать?»). Фрэнк никогда не забудет отвращение, мгновенно возникшее при виде мистера Оута Филдса — если не самого большого, то наверняка самого жирного человека на свете. Очки толстяка отражали звезды конторских ламп и скрывали его глаза, когда он громогласно заговорил с Фрэнком, не слушая ответов:

— Ох ты, какой большой парень! Как зовут? М-м? Учишься хорошо? Молодец! Бейсбол любишь? М-м?

Самым неприятным в нем был рот, такой мокрый, что между шевелящимися губами натягивались блестящие нити слюны; именно это, да и все остальное в облике мистера Оута Филдса не позволило Фрэнку насладиться обедом, то есть трапезой, имевшей место в ресторане огромного отеля. Оут Филдс чавкал и оставлял жирные следы губ на стакане с водой. Макнув хрустящий рогалик в соусник, он потащил его в рот и обляпал жилет ярко-рыжей подливкой.

— Вы абсолютно правы, Оут, — беспрестанно повторял отец. — Разумеется, я с вами согласен.

Несколько раз Фрэнк ловил на себе его испуганный взгляд, словно отца удивляло присутствие сына. Бейсбольный матч тоже разочаровал: никто не сделал круговой пробежки, которая, по мнению Фрэнка, слабо разбиравшегося в правилах, была смыслом игры. Весь последний период болела голова от бившего в глаза солнца и хотелось в уборную, но он не решался поднять сию тему. Затем еще была мука грязной подземки, которой добирались на Пенсильванский вокзал, и сердитый выговор отца за то, что Фрэнк не сказал Оуту Филдсу «Спасибо за прекрасный день». Они ждали, когда откроют выход на платформу, и Фрэнк исподтишка разглядывал измученное усталостью и моральным унижением отцовское лицо, в тусклом освещении перронного навеса казавшееся обрюзгшим, рыхлым и очень старым. Потом он опустил взгляд и заметил, что отцова штанина слегка подрагивает от движений спрятанной в карман руки, которой отец беспокойно почесывал промежность.