Дорога оружия - [48]

– Что это было, дядька Мажуга?

– Мутафаг дикий.

– А похож на человека.

– Не, заноза. Это мы на мутафагов похожи.

Чем дальше, тем мрачнее делался Игнаш, Йоле становилось трудней его разговорить. Она успела слегка загореть, а на третий день пути стал облезать нос – шкурка с него облетела, показалась другая – смешная, розовая. Потешно же, а Мажуга не смеялся, и это стало беспокоить Йолю. Смурной сделался спутник. Лишь изредка заговаривал. Буркнет что-то и опять надолго умолкает. Например, такое:

– Быстро движемся. Здесь торговый караван раза в три больше времени потратил бы на дорогу.

– А почему, дядька?

– Потому что колонна. Никто не посмеет на дороге встать.

Скажет такое и молчит. Йоле уже самой приходилось додумывать, что Ржавый имел в виду: что нет нужды опасаться налета грабителей или кетчеров. Торговый караван разведку бы высылал вперед, ждал, пока проверят, нет ли засады, а то и пострелять пришлось бы. Харьковским же карателям даже самые отчаянные бандиты сами дорогу уступают.

Чем дальше, тем суше и безлюдней становилась округа. Наконец каратели достигли Моста. За ним лежала Донная пустыня, в которой в старые времена, до Погибели, плескалось Черное море.

Въезд на Мост стерегли две башни из залитых бетоном древних самоходов. Сверху наблюдали охранники с ружьями.

Колонна, не доезжая несколько сотен шагов до башен, остановилась; затормозившие боевые самоходы окутались белой пылью. Пыль здесь была другая – легкая, летучая, Мажуга объяснил, что это высохший ил. Когда над Донной пустыней поднимается ветер, громадные тучи этой пыли несутся в небе, а в них, в тучах, блещут молнии и парят чудовища, до поры спавшие в толщах ила.

Самоха, красный и распаренный – упрел в жарком нутре башни, – вылез наружу, пересел в сендер к Штепе и поехал сговариваться с таможенниками. Донная пустыня, которая в старину была морским дном, лежала куда ниже, чем южный край равнины, а склоны впадины крутые, по ним тяжелая техника не пройдет. Местные пользовались и другими путями, но харьковским самоходам годился только древний бетонный Мост – длинный и пологий спуск, так что пришлось заворачивать сюда.

Когда Самоха стал торговаться с таможенниками, одетыми в коричневые рубахи и брюки, те поначалу шли в отказ. Их старший, жирный киборг с железной ногой, лучась улыбочкой, твердил:

– Ваши самоходы нам дорожный настил побьют, да еще, чего доброго, весь Мост обвалят! Это ж какая тяжесть! Да еще гусеницы вместо колес – побьют, поломают полотно!

– Да мы на низкой скорости проедем, – уговаривал Самоха, – и башня не тяжелая вовсе, не с железа она, а кожаная, только шкелет в ней внутри люминевый.

Самоха и старшой таможенник были похожи – оба приземистые, толстые и разговаривали с похожими интонациями. И оба оказались одинаково упрямыми да скупыми.

– Невозможно, – стоял на своем киборг. Прижимал ладони к толстой груди, глядел сочувственно, будто бы жалеет харьковских, но твердил все то же: – Не могу позволить.

– Да и не позволяй! – не выдержал первым Штепа. – Мы так проедем.

– Как это – так?

– А без твоего позволения! Нешто остановишь? Погляди на башню, вишь, какая красота! А в ней автоматы, с верхней площадки твои ворота как на ладони видны! Сверху-то! Сумеешь ее задержать?

Киборг улыбался по-прежнему. Башня и впрямь выше ворот – случись бой, охрана ее не задержит, зато на узком Мосту харьковчане потеряют возможность маневрировать, окажутся между стенами, там им туго придется. Понимал это и Самоха. Да и вообще, заводить ссоры с обитателями Моста – глупое дело. Вся Пустошь Мостом пользуется, и все платят.

– Да уймись ты, рожа! – отпихнул он Штепу. – Ты пойми, таможня, я ж за порчу полотна дорожного заплачу. И арбузов накуплю, и припасов всяких. Вашим, мостовским, от меня сплошной прибыток! – С этими словами управленец вытянул из-за пазухи звякнувший мешочек.

Снова затеялся торг, в конце концов киборг отозвал Самоху в сторонку и там оружейник вручил ему несколько монет «отдельно за порчу дорожного полотна», что не помешало таможеннику, когда они возвратились к столу, слупить с харьковчан полуторную плату. Наконец сговорились окончательно. Самоха отсчитал монеты, и харьковчанам велели проезжать, но тихонько.

Когда колонна миновала ворота и оказалась на Мосту, Йоля только успевала головой вертеть в разные стороны – столько диковин! Справа и слева от серого полотна дороги стояли постройки, чудно одетые местные жители лениво наблюдали за тем, как движется через Мост карательная колонна. Дальше были видны столбы, их верхушки торчали над кровлями. По решеткам, закрепленным на столбах, вились бледно-зеленые побеги, там и сям со стеблей свешивались мясистые крупные шары – водяные арбузы. Вдоль сеток тянулись соединенные лестницами помосты, по ним расхаживали работники, передвигали ветки, ставили подпорки под те, которые опасно провисли. Если арбуз дозрел, аккуратно отделяли от стебля и спускали вниз. Многоярусные ажурные конструкции были обвиты шлангами и трубами, из них капля по капле сочилась вода. Еще выше, над висячими садами, кружились ветряки. Крупные длинноклювые птицы проносились в белесом небе, издавали резкие крики. Из-за обилия воды жара здесь чувствовалась не так, как на равнине, зато было душно и влажно.