Дорога огня - [43]

— Спи, сегодня весь день свободен, — а мне нужно поработать. Страх исчезнуть вместе с памятью о магии заставляет сердце частить, а ладони — потеть. Я тороплюсь устроиться в кресле в пустой гостиной, перед панорамным окном. На улице появляются первые прохожие, усиливается снегопад. Люди бредут, пряча лица от ветра, а руки — в карманах. Под пальцами теплеют бумага и тонкие, летящие строчки, написанные давно ушедшим магом. Великим, не таким, как я — его будут помнить и после моей смерти, а обо мне забудут очень скоро…

— Если только я не стану Советником, — слово за словом, строится перевод. В комнате светлеет, тянутся на завтрак в открывшийся ресторан постояльцы. Возле локтя появляются чашка кофе и круассан. Улыбаюсь:

— Спасибо, — еще бледный Айви с ожерельем синяков на шее кивает и, разувшись, устраивается с ногами в соседнем кресле. Под глазами у него разлились чернильные тени, подбородок и кисти разбиты — ничего, заживет. Парень утыкается в телефон, и я быстро забываю о его существовании. Вскоре подходят и устраиваются на диване Триш с Тиу, угрюмый Райх опускается прямо на ковер возле моего кресла.

Я наконец чувствую, что начинаю согреваться.

— Скоро Рождество, — говорит Тиу.

Да.

***

— Давайте пойдем за пиццей? — Райх закинул ноги на подлокотник кресла и вертит в руках портсигар. Я думаю, что надо было выкрасть его для проклятия тишины: за последнюю неделю мне порядком надоел стойкий травяной аромат нашего номера — даже запах дождя перекрывает. Перелистываю страницу словаря и тру уставшие, пекущие глаза. Смотрю на часы: десять, пора сделать перерыв на ужин.

У нас сформировался определенный график. Встреча в холле отеля, прогулка и поиск кафе для завтрака — неизменно с долгими спорами, если только на улице не слишком холодно. После я сажусь продолжать перевод, Триш устраивается рядом с книгой для слепых, а парни уходят шататься по городу.

— Чего я там не видела, — отмахнулась девушка на предложение погулять в первый день. Айви густо покраснел и ретировался под заливистый смех Райха.

Ребята подтягиваются ближе к вечеру и утыкаются в телефоны, в десять — ужин, обсуждение перевода. Переливание из пустого в порожнее, так как ничего внятного Раймонд о своей академии не писал:

— Поддерживаю пиццу, у меня скоро голова взорвется от адской смеси языков, которую он тут нагородил. И главное — ни о чем. Рассказывает, как важно нести знания в массы, как любит своих учеников и вести занятия. О нескольких самых одаренных подопечных расписал полторы страницы! Я уже понял, что ему было свойственно человеколюбие, но для ключа это — слишком абстрактно.

— Нужно пробовать, — дергает плечом Триш. — Если ты говоришь, что больше там ничего нет — значит, именно про чувства к ученикам нам и достаточно знать.

— Тебе не кажется это не особенно личным? — Но что-то, скрывающееся между строк, привело Раймонда в академию дель Пеллегрини, а мы уже выяснили, все нужные эмоции в дневнике: страсть отправила его в монастырь бенедиктинцев и запустила портал — из. Дальше, мальчик повзрослел и стал ученым. Сложные отношения с отцом вернули будущего мага домой и открыли путь к преподаванию, пусть вначале Раймонду пришлось вести ненавистную теософию. Постепенно из этого выросло нечто искреннее и сильное, чему даже набожная семья не смогла помешать: он все же защитил степень по философии и продолжил алхимические изыскания, вопреки воле стареющего отца. Был вынужден занять тесную университетскую квартиру, куда хуже собственного флигеля в поместье ди Алдо. Уверен, портал приведет нас туда.

— Я не знаю, — девушка утаскивает со стола переведенные страницы и закрывает глаза, касаясь губами листков. Уголок пергамента шевелится от дыхания, Айви забывает про игрушку в телефоне. Триш улыбается, гладит старую бумагу:

— Ему было тепло писать об этом. Я бы попробовала завтра… счастье, просто счастье. Он ведь был по-настоящему счастлив в академии.

— Вдруг сработает? — Соглашается-спрашивает Айви, глядя на девушку.

— Давайте завтра пойдем? — Выпрямляется Тиу. На широком лице — оживление. Надоел Рим или хочется снова открыть портал? Счастье — его стихия.

Моя тоже, но здесь я не помощник.

Все достаточно яркие воспоминания испорчены виной, а фантазии просто не хватает.

— Да, утром выдвигаемся, — и впервые собираемся быстро, никого не ждем. Наскоро перекусываем в ресторане при отеле и торопимся заскочить в ближайшее белое пятно — набивший оскомину Пантеон, — а затем едем до особняка, где раньше жил Лукреций ди Алдо, а сейчас открыли музей. Не особенно популярный, судя по пустоте залов. Конечно: ось портала всегда частично активна и отпугивает посторонних. Мне резко становится не по себе — стоит переступить порог флигеля. Ребята бледнеют, стихают разговоры.

Работники залов ходят по пятам, порываясь рассказать больше о представленных экспонатах. Приходится слушать и ждать новых посетителей, чтобы сбежать и добраться до флигеля, спуститься в подвал, в кухню. Идущий последним Райх плотно притворяет дверь. Мы зажигаем фонари: свет преломляется в медной посуде, путается среди развешанных трав и связок пластмассовых овощей. Опускаемся на колени перед очагом, в сердце знака, где обрываются-сходятся все линии.