Дорога на Стрельну - [2]
— Достаточно, голубчик, достаточно! — прервал Гривца Василий Васильевич.
— Я хотел ещё рассказать, как оценивал законы Хаммурапи ваш учитель, профессор Борис Александрович Тураев…
— Пожалуйста, голубчик, пожалуйста…
Слушая Гривца, Василий Васильевич улыбался, кивал головой, несколько раз закуривал тонкую папироску, то и дело гасшую под щёткой его седых усов, порыжевших от никотина.
— Боже, какой ответ! — воскликнул он, когда Гривец умолк. — Какие знания! Как жаль, голубчик, что вас не слышит мой учитель, профессор Тураев…
Доцент Сизых, внимательно наблюдавший за Гривцом, вдруг сказал:
— Покажите-ка мне ваш билет, товарищ Гривец.
— Это зачем? — спросил Гривец, явно растерявшись. — Не нужен он вам.
— Нет, нужен, — настаивал Сизых.
— Что же я, по-вашему, мошенник, жулик? Кто дал право… — С этими словами Гривец скомкал билет, сунул его в рот и стал энергично жевать.
— Вы видите, до чего вы довели студента-отличника?! — воскликнул Василий Васильевич, весь покраснев.
— Я этого так не оставлю! — ответил Сизых. — Сейчас я этого «отличника» выведу на чистую воду!
Он стал раскладывать на столе билеты в порядке их номеров и потребовал, чтобы студенты, имевшие вопросы на руках, вернули их для проверки.
— Не хватает восемнадцатого билета, — сказал доцент Сизых. — Значит, именно его вы и жуёте, Гривец… Ну что ж, давайте выясним, что в нем написано.
Сизых потянулся за списком вопросов. Наступила полная тишина. Василий Васильевич замер с потухшей папироской в руке. Студенты, привставшие со своих мест, вытянули шеи. Гривец перестал жевать. Сизых поднёс список к очкам и прочитал:
— «Номер восемнадцатый. Законы Хамм…» — Тут он осёкся, осел на стул и тупо уставился в стену. Гривец от неожиданности поперхнулся и закашлялся.
— Ах, как нехорошо получилось, — сказал Василий Васильевич. — А вы, голубчик, — обратился он к Гривцу, — ради бога, извините.
— Ладно, чего уж там. — Гривец, успевший справиться со своим удивлением, благодушно махнул рукой. — Только вот что… Тут мой товарищ сидит, Адамович Михаил. Он лучше меня все знает. Мы вместе готовились. Он мне помогал. А теперь он так из-за меня переволновался, что не сумеет ничего сказать…
— Понимаю, голубчик, понимаю… — сказал Василий Васильевич. — Подойдите же сюда и, пожалуйста, успокойтесь, — улыбнулся он Адамовичу.
Мишка Адамович, высокий, упитанный, пожал плечами, поправил чёрные волосы, лежащие на пробор, сгрёб со стола свои бумажки и подошёл к академику.
— Благодарю вас, голубчик, за то, что вы отлично подготовили вашего товарища. К сожалению, я не могу поставить вам более высокую оценку, чем ему: у нас ведь всего пять баллов… Давайте же оба ваши матрикулы…
Вот какие бывают номера! И все только из-за этой пресловутой тройки. Только из-за этого. Ей-богу! Вообще-то, мы учимся совсем неплохо. Предмет свой любим! Недавно в общежитии возникла дискуссия между нашими ребятами — историками и филологами — на тему, что важнее — история или литература. Чуть до драки не дошло!.. Говорят, такого интереса к исторической науке никогда ещё не было. Оно и понятно: нас не было! Точно, точно! Наш курс на истфаке самый большой — триста человек. Таких наборов ещё не бывало!.. Словом, не такие уж мы плохие, как о нас иногда говорят преподаватели… Ну что ж, пора идти отвечать.
Я не успел поднять руку, как дверь растворилась и в неё просунулась голова того самого Яшки Гривца.
— Ребята! — крикнул он, как-то по-особенному тараща глаза. — Война!
Мы дружно рассмеялись, а доцент Родин сердито закричал:
— Закройте дверь, Гривец! Такие глупые шутки не помогут вашим дружкам. Я их насквозь вижу — настолько они пусты от каких-либо знаний!
— Не хотите — не надо, — сказал Гривец. Он закрыл дверь и затопал по коридору.
— Черт знает что! — проворчал Родин. — Сипенко, хватит списывать! Идите отвечать!..
Гривцу, конечно, никто не поверил. Да и с чего, собственно, было верить? Всякие разговоры о том, что война близко, вообще-то идут. Но ведь слово «близко» как раз и означает, что ещё не сейчас, а где-то в будущем. Иначе говоря, близко — это ещё далеко. В диалектике я все-таки навострился! Да и мало ли что говорят. Как раз вчера вечером я раздобыл билет в лекторий, на лекцию международника Храброжинского. Ради того, чтобы его послушать, я пожертвовал последним вечером перед экзаменом.
Храброжинский как дважды два доказал, что война с Германией в ближайшее время никак не возможна. И все-таки, если бы с известием о войне прибежал кто-нибудь другой, ему, может быть, и поверили бы. С таким делом не шутят. Но Гривцу не поверили…
Благодаря этому довоенный период затянулся в нашей аудитории ещё минут на пять. Мишка Сипенко, голубоглазый, светловолосый крепыш, поднялся с места. Как сейчас помню: шёл он к столу, за которым уже уселся доцент Родин, медленным шагом, будто навстречу судьбе. На половине пути он обернулся к нам. Его улыбка, казалось, говорила: не поминайте лихом, если что. Этим «если что» все ещё оставалась пресловутая тройка, хотя только что прозвучало такое страшное слово — ВОЙНА.
А потом война ворвалась в наш истфаковский коридор топотом ног, громом дверей, многоголосым говором, выкриками. Вскочили с мест и мы. Кто-то распахнул дверь аудитории так, что она ударилась о стену.
