Дорога на Регалат - [5]

Проблема гендеров в медицинских кругах получила название гендерной дистрофии, ибо наблюдалась только в среде этой расы. Впервые это заболевание описал лекарь Анколимэ почти четверть века назад — но, будучи еще и жрецом бога Лита, он утверждал, что идти на поводу у типичной истероидной реакции означало одно: создать прецедент и из каприза перевести курьезную ситуацию в разряд заболевания. Сам лекарь Анколимэ крайне негативно отнесся к факту, что его бывший друг и однокашник Орзмунд решился на эти операции.

Витунг Орзмунд отвел гостя в специально приготовленную для гендеров комнату с длинной кроватью и большим креслом, а сам вернулся и постучал в дверь дочери.

Атрелла нахмурилась еще больше, сжала губы и в знак протеста поглубже спрятала под себя ноги. Вообще вся ее фигура заявляла: "Ты думай что хочешь, но лично я против". Она смотрела в книгу, уже не читая, а водила взглядом по одной строчке: "Позитивное мышление, оптимистический настрой уже могут сильно улучшить нашу жизнь и состояние здоровья".

Отец подошел к креслу и наклонился, пытаясь узнать, что так старательно изучает дочь. Атрелла демонстративно подняла книгу, чтобы тот мог прочесть на обложке: Дерамот Инглинг "Код Слемира".

— Очень спорная книга, — сказал Витунг. — Инглинг пытается доказать, что семилетнему мальчишке, который не умел ни читать, ни писать, удалось расшифровать надписи на развалинах храмов…

— Папа, не надо уходить от темы, — твердо сказала Атрелла. — Ты должен сказать ему "нет"! Хватит уже! Ну, сколько можно?

Витунг Орзмунд тяжело вздохнул и потянулся было погладить дочь по голове. Та резко дернулась, и он убрал руку.

— Милая Трелька, я на корабле, с которого на ходу не спрыгнуть. Это несчастные люди…

— Это не люди, а гендеры, — сказала Атрелла. — Они живут полторы тысячи лет… и никто не виноват, что, дожив до середины, они начинают выдрючиваться, мол, тоскливо жить в своем теле. Это их проблемы. Почему ты должен их решать? Тебе мало, что выгнали из университета? Что у меня нет подруг, что к нам не ходят гости, друзья, потому что их у нас нету! — она уже распалилась и говорила негромко, но очень яростно, а в глазах заблестели слезы. — Ты не должен вмешиваться в природу, в Божье уложение, родился он мужчиной, пускай и живет мужчиной… а то капризы… скучно ему, видишь ли, быть мужчиной… ненавижу этих манерных, ломучих, капризных гендеров.

— Ты не права, дочь. Это люди, и это — болезнь…

— Это придурь, папа, а не болезнь. Я устала слышать за своей спиной: "А кто это? Дочка лекаря Орзмунда, который пиписьки гендерам отрезает?". Вот уже где мне все это! — она провела ладонью по горлу. — Ты был лучшим лекарем герцогства, я даже уверена, что в мире лучше тебя нету, а теперь ты "пиписьки отрезаешь".

— Это не так, ты же понимаешь! Это разговоры дилетантов! — разозлился Орзмунд. — Операции, которые я делаю, — уникальны, это не просто член отрезать или грудь, это перенастроить всю систему организма на женский или мужской тип. Ты же знаешь!

— Знаю, но ничего никому объяснить не могу! И не хочу объяснять! — Атрелла соскочила с кресла. — Я хочу, чтоб мой отец действительно спасал больных, а не перекраивал капризных уродов. Я хочу гордиться отцом, а не стыдиться его. Я видеть больше их не могу. Эти длинные морщинистые хари, их уши, которые они не знают как завернуть, колечки эти, татуировки, волосы, крашеные во все цвета радуги… Меня тошнит от одного их вида! И я тебе твердо говорю: или ты ему откажешь, или я уйду из дома.

От этих слов Витунг замер. Скандал был не первым… Несколько мгновений он молча изучал дочь, потом махнул рукой:

— Не глупи. Куда ты пойдешь? Февраль на улице. Сама говоришь, ни друзей, ни подруг… — он подошел ближе: — Послушай, этот будет последним. Сделаем все красиво. Отпустим и сообщим, чтоб больше никого не присылали. Хорошо?

— Последним был прошлый, я все поняла, — Атрелла достала из шкафа дорожную кожаную сумку, кинула туда белье, теплые штанишки, свитер крупной вязки из некрашеной шерсти, туда же сунула недочитанную книгу. Она не шутя собиралась уйти. Отец молча наблюдал за сборами.

— А солнечное затмение… не самое важное в жизни явление, папа. Мне важнее, чтоб мой отец был уважаемым человеком, а не мишенью для насмешек.

— Ну, пожалуйста, Трелька… не делай глупости. Ты ж еще маленькая. Ну, куда ты пойдешь?

— Не твое дело. Мне уже семнадцать, — она дунула вверх, сметая с разгоряченного лба налипшие волосы. — Этот разговор у нас уже не первый… — дочь снова провела рукой по горлу. — На-до-е-ло!

Она сгребла в сумку с полочки немудреную косметику, достала из заначки мешочек с литами, заработанными летом в портовом госпитале. Потом принялась, тужась и краснея, натягивать на шерстяной носок кожаные зимние сапоги на толстой подошве.

Отец понял, что Атрелла уже не свернет с выбранного пути. Он развел руками:

— Ну, погоди… помоги мне с этим, ты ж знаешь, что без помощи я один не справлюсь.

— И не подумаю! Ищи себе помощника сам, плати ему… а я, — она накинула меховой плащ с капюшоном, перепоясалась плетеным ремешком, — вернусь, когда узнаю, что ты работаешь в госпитале нормальным лекарем.