Дорога на простор - [69]

У костра, под хоругвью, на подостланной шкуре сидел Ермак, Яков Михайлов сидел перед ним на чурбане. Другие атаманы расположились поодаль, прямо на земле. Седой Пан подремывал, свесив на грудь голову. Сотник Журба, на корточках, безмолвно ждал.

Казаки подкидывали в костер охапки сушняка, чтобы ярче было пламя. Михайлов, наклонясь, вглядывался в насечки на куске бересты (нацарапанные ножом, они больше походили на зарубки, чем на письмена) и говорил:

– К остякам и вогуличам, думаю… К туралинцам, барабинцам, коурдакам и аялинцам.

– Кого послать? – спросил Ермак.

– Акцибарского князька и Епанчина толмача.

– Надежны?

Войсковой атаман усмехнулся:

– Ермак, говоришь, ноне сам пан, от панского стола не бегают!

Михайлов продолжал ровно, глуховато:

– А скажут пусть таково: войско, мол, благодарит, что слепого Кучума обморочили; спасибо мол, и будя; пусть в юрты повертывают, как до завалов их подойдем.

– Постой! И так еще молвить: что впредь будет, то зачнем. За доброе – с своего плеча зипун дам. Князьям их – по юшлану, – ты, Матвей Мещеряк, не скаредничай, поди, слышь! А что было – быльем поросло: вспомянет кто – глаз вон.

Журба привстал было. Ермак удержал его.

– Наших двоих… да нет, четверых отрядить с ними. Да позабористей, слышь? Побархатней. Сам выберешь. Эти к туралинцам, к барабинским татаровьям сходят.

– И не промешкать: до свету, – строго сказал Михайлов.

Ермак негромко позвал:

– Кольцо!

Тот повернулся всем телом, поправил шапку.

– Заутра – левая рука войска твоя, Иван. Свою сотню туда поставишь. Тебе, Яков, правая рука. Сдержишь хана, пяди не уступая. Ведите полки. Ермак поглядел на обоих – Михайлова и Кольцо.

Ударил каблуком вытянутой ноги по земле.

– Полки, говорю. Будем биться ратным обычаем. – И досказал: – Как под Ругодив ходили, с тем Басмановым[32].

– Ругодив! Ишь, что вспомянул! – изумленно пробурчал Кольцо.

Ермак молча встал под хоругвью, огляделся. Плоско лежала, чернела в туманном мороке земля. Ни огонька в эту ночь на вражьей стороне. Явственно, мирно пугукала вдали птица.

– Убыло нас, эх! Коротка наша улица…

На заре Михайлов завязал перестрелку с Чувашевым укреплением. Кольцо завернул левое крыло казачьего войска по полю, в обход, заставив татар растянуть свой стан. И через рвы и обрывистый овраг повел Ермак с Грозой и Паном на приступ ядро войска там, где был стан вогулов и остяков.

К полудню остяки покинули хана. Вскоре ушли вогулы. Они погнали оленей домой, в свои юрты, укрывшиеся в непроходимых яскальбинских болотах.

Часть татарского лагеря оказалась в руках Ермака.

Выстроив людей кругом, отбивался Михайлов от улан Махмет-Кула.

Казаки Ермака полезли на ханскую крепость.

Они лезли цепь за цепью, и татары подсекали их, пуская тучи стрел и меча камни.

Вместе с другими взбирался худощавый казак. Дважды сшибали его, он прихватывал рукой место, ушибленное камнем, вскакивал, карабкался. Он опередил товарищей.

Тучный великан снизу, из оврага, поглядывал на него. В реве голосов он расслышал звонкий выкрик. Худощавый казак был уже без зипуна, – верно, сбросил, – в одной белой рубахе, из-под нее выбилась, болталась ладанка. Ухватившись руками, он искал упора ступнями босых ног и лез все выше, с ножом за поясом. Чтобы достать его стрелой, лучникам пришлось бы высунуться под казацкие пули. Но татары скатывали камни, они, пыля, пролетали вокруг него; каждый миг он мог сорваться…

Тучный колосс, дернув круглой головой, вдруг вскочил с места и устремился к крепостной горе.

Он полез, не обращая внимания на камни и стрелы, быстро, далеко, по-обезьяньи выкидывая руки. А тем временем худощавый молодой казак последним рывком вынес свое легкое тело на край крутизны, волосы его вспыхнули на солнце, все лицо, мгновенно озаренное, стало ясно видно, и вдруг он плашмя вскинул ладонь, словно защищаясь от яркого света, – и начал валиться навзничь.

Он упал с высоты в два человеческих роста. Как отыскал великан точку опоры на крутизне, как выдержала даже его чудовищная сила?

Баглай крепко обхватил Ильина и, смотря в закатившиеся его глаза, бормотал:

– Ничего… Ты чего? Ничего…

Пуля пробила шатер Кучума. Хан вскочил с проклятием. Сухая кисть его, похожая на лапу хищной птицы, легла на плечо поспешно вбежавшего в шатер воина.

– Махмет-Кул?!

У вестника перехватило дыхание. Он пролепетал, что Махмет-Кул ранен и ближние телохранители едва успели увезти его за реку.

Хан вышел из шатра. Он услышал лошадиный визг, и грохот арб, и рев, подымающийся из-под земли за насыпью, и странный мгновенный тонкий присвист – будто птичий писк. Что-то глухо ударило на валу, удар был мягок, но тотчас сотряслось все, и комья земли больно осыпали хана, а пыль запорошила ему глаза.

Он яростно вглядывался. Он различил у насыпи лучников. Они стояли на одном колене, руки их непрерывно шевелились, и туловища качались: то отваливались назад, то наклонялись вперед. К насыпи и от насыпи все время двигались согнутые люди; воины что-то равномерно подымали с земли.

Хан знал, что воины подымают и сбрасывают камни. И, оттолкнув двух мурз, раболепно моливших его вернуться, он быстрыми шагами пошел к насыпи и стал там во весь рост, среди согнутых людей и внезапно участившегося присвистывания и птичьего писка.