В. Сафонов
ПРИШЕСТВИЕ И ГИБЕЛЬ СОБСТВЕННИКА
Фантастический памфлет
1.
- Я совершенно не считаю себя ученым, - сказал высокий и юношески стройный человек. - Никакого отношения к науке!
- Кто сомневается в этом? - отозвался другой чрезвычайно серьезно.
- Вы, - живо парировал первый.
Живость и какая-то особенная быстрота были свойственны ему. Живость и быстрота жестов. Живость и молодость взгляда - не приходило в голову спрашивать, как она вяжется с сильной проседью в волнистых волосах, наоборот, именно это придавало его облику то, вовсе не стариковское, своеобразие, которое невольно заставляло оборачиваться ему вслед. И, кроме того, свое признание (чем только хвастался!) он сделал с явным удовольствием и блеском глаз.
- Вы! - сказал он. - Чего бы ради иначе вы пришли слушать меня?
- Чтобы удержать вас, хотя бы своим присутствием, от крайностей. И потому, что я иногда люблю скачки вашего воображения. Я люблю вас, - добавил второй, оставаясь чрезвычайно серьезным. - Но все эти, вас не знающие... И, во имя любезных вам муз и граций, что побудило вас объявить этот доклад, беседу, проповедь - как хотите - на тему бесконечно далекую от всего, что вы делали? Вы, для которого только и существовал человек сегодняшнего дня!
- Сердце, душа и правда человека, скажем так. И это тоже будет о людях. О людях, поправших правду. Так что не "бесконечно далеко". А что толкнуло меня...
- Вот именно: что?
- Посмотрите, сколько собралось "этих, не знающих" меня! Лучше я отвечу всем. Пора начинать.
2.
Помещение было полукруглое. Сад охватывал его зеленой дугой и, казалось, вступал внутрь сквозь прозрачный выступ - стену-окно. Можно не сомневаться, что деревья в том саду останутся деревьями - как и в наших садах, на дорожках будут кучки от дождевых червей, и никакой синтетический состав - торжество химии - не заменит почвы, кое-где припудренной пылью в сухой зной, грязной в непогоду, с обрывком колеи и следом чьей-то неловкой ступни там, где поворачивали газонную косилку.
Человек, стоявший в выступе, на возвышении, на фоне сада, видел зыбкую сетку отсветов на стенах и потолке и множество повернутых к нему внимательных лиц. Бессмысленно строить предположения, как будут одеты все эти люди. Но глаза их мы узнали бы сразу, глаза юношей, девушек, подростков - тех, кто начинает жизнь самого дивного существа на земле.
Он поблагодарил пришедших, может быть прибывших даже из дальних районов континента утренними средствами сообщения. Вот те, к кому он обращался, для кого работал всю жизнь. Юноши, девушки, молодежь. Его читатели, его слушатели, его зрители. Он-то не сомневался, что именно они лучше всех знают его. И когда он позвал, объявил это необычное сообщение - вот они!..
Он улыбнулся мальчику, смотревшему на него, живого, не "телеэкранного", во все глаза из самого первого ряда.
Образ Рухнувшего Мира! Рухнувшего и погребенного! Да, в самом деле, что заставило его пытаться вообразить свирепую бессмыслицу этого мира накануне его падения? С чего началось? Что послужило первым толчком?
Он рылся однажды в грудах неразобранного, в мусоре веков, который мало интересовал кодификаторов. И там он нашел этот документ. В нем изображалось общество, еще свободное от кровожадной бессмыслицы. И как бы мгновенная химическая реакция при столкновении этого общества с обществом пушек и фрегатов.
- Я нашел лакмусовую бумажку, - сказал оратор. Любопытная фигура - автор письма, потрясенный свидетель! Он колеблется между завистью и высокомерием. Поработитель, он клеймит порабощение. Говорит, говорит, - он речист, даже всплескивает руками, - а чуть до дела, трусливо и послушно хватается, не хуже иных, за окровавленный нож. Он заглядывает в будущее и ошибается во всем. Бог и бессмертие души удостоверяют ему нерушимость вкладов в банкирских конторах. Снисходя с некоей головокружительной высоты - вот как он судит о чудесной встрече. И не замечает, что во встрече этой обнажилась абсурдность именно его мира!
- Вдруг с потрясающей силой поразил меня смысл слова: а б с у р д! Но конец того мира еще не наступил. Суждено было еще расти его чудовищности. И я, в своем воображении, как бы следовал за ним по пятам - до конца, до самого края, все время видя н а г о т у у р о д с т в а. Я шел словно с путеводной нитью и уже не выпускал ее.
И голосом, чуть монотонным, со спокойной точностью человека, которому меньше жить, чем он жил, оратор вызвал перед слушателями - точно кидая один уверенный мазок за другим - причудливые образы давно прошедшего, рухнувшего мира. Мира Последнего Часа. Циклопическая техника перепахивала землю, сдобренную трупным гноем. Гигантские заводы выстраивались на сотнях гектаров. Он рассказывал о них с изумлением, потому что и люди далекого века не отучатся им удивляться. Их машины и приборы, цепочки, линии, агрегаты станут экономны. В малом объеме они сумеют достигать желаемого. И остовы древних сооружений будут поражать, как пирамиды.
Оратор вызвал из забвения имена, некогда наполнявшие своим звоном воздух того мира. Эхо столетий донесло их до места последнего, медленного тления в склепах древлехранилищ. Призрачные мертвецы вступили в аудиторию. Форды - от властного мастеровщины-миллиардера Генри Старшего до внуков и правнуков. Хлипкая, с голоском, как вздох, старушка Тюссо, перевоплощенная потом, вместе с придуманной ею выставкой восковых фигур, в ловкую компанию ражих молодцов, сто лет и после ее смерти называвших себя: "Мадам Тюссо". Изобретатель жевательной резинки. Спичечный король Крейгер.
