Дорога на плаху - [140]

— Женя, о чем ты говоришь!

— Страх получить еще одного мутанта пересилил мое желание рожать.

Евгения не смотрела на мужа, подавая на стол ужин, за который с жадностью принялся Борис. Последняя реплика застала Бориса врасплох, хотя он внимательно слушал жену, допивая крепкий чай из большой узорной чашки. Он на секунду растерялся, но внутренняя пружина самообладания сыграла быстро, поставив его на место.

— Чем продиктовано твое желание, моя дорогая Женечка? — обеспокоено спросил он, отставляя, пустую чашку.

— Признайся, ты не ожидал моего хода? — пытливо всматриваясь в глаза мужа, ревниво спросила она, прекращая греметь посудой. — Тебе он неприятен?

— Все неприятно, что делается против естества. Но ты не ответила на мой вопрос.

— Так же, как и ты не ответил на мой, — нахмурила тонкие брови Евгения, окончательно освобождая себя от уборки со стола, уделяя все внимание разговору.

— Хорошо, не ожидал, но ты огорчена, моя любовь?

— Напротив, мой милый, в твоем «не ожидал» глубокий смысл: либо ты ничего не знаешь о моем истинном состоянии и огорчен, либо знаешь и внутренне обрадовался.

— Хорошо, буду откровенен, я огорчен. Но точно знаю, что тебе ничто не угрожает, иначе бы Комельков не тянул с окончательным диагнозом и мне бы все сказал. Поверь, Женечка, все будет хорошо. Завтра я встречаюсь с Комельковым по поводу нашего эксперимента и передам наш разговор. Ты согласна?

— Согласна, если от меня у вас нет секретов. Я то чувствую в себе перемены!

— Какие? — насторожился Борис, отмечая, как от предчувствия чего-то необычного, его охватил озноб.

— Я уже говорила Комелькову: симптом другого человека.

— Вот что? — испуганно воскликнул Борис. — Как же доктор повел себя?

— Спросил, когда это началось, но я не поверила ему: он подумал, что у меня поехала крыша, — Евгения взяла стул и вплотную подсела к мужу, чтобы лучше чувствовать его возбуждение, его магнитные волны.

— Что же ты ответила?

— Это началось с момента, когда не дождалась месячных.

— Наверное, все женщины чувствуют зарождение в себе другого человека, — отхлынул страх от сердца Бориса, а дышать стало легче. — Ты это имела в виду?

— Ты нашел хорошее толкование моему симптому. Комельков на это не выдал никакого резюме, а пригласил в кресло. Что бы это значило?

Борис беспомощно развел руками.

— Если ты говоришь это без иронии, то мое невольное толкование действительно самый разумный вывод.

— Нет, это совсем другое, во мне идут перемены.

— Ты хочешь сказать, что охлаждаешься ко мне? — спазм отчаяния стискивал горло Бориса, как удавка.

— Ничего подобного, ты самый желанный и самый дорогой человек, которым я никак не могу насладиться, по которому бесконечно скучаю. — Она прильнула к мужу, удавку отпустили, и они слились в долгом поцелуе, за которым последовали характерные звуки утоления любви и полета на седьмое небо. И в этом полете она впервые ощутила себя рулевым, но, набирая высоту, она всякий раз срывалась в штопор, едва не разбивалась о землю. Усилием воли она подавляла в себе горечь от падения, а любовь к мужу вновь возносила ее ввысь, она парила, стремясь к цели, но так и не достигла ее. Опустошенная, она прильнула к мужу, уткнувшись ему в подмышку, и долго лежала без движения, не смея заговорить, не выдать настроения близкого к испугу. Она еще не пыталась сделать какой-то вывод, но нехорошее суждение о себе цепной собакой рвались в ее разгоряченный мозг. Вскоре она заснула, и ей снова снился бегущий по полю Вихрь из легенды, и она стережет его у деревенского, старинного плетня из ивы, с топором, намереваясь вонзить его в самый центр спиралью вьющегося Вихря. Но она все же не успевает сделать последнее движение, поскольку завихрение превращается в туманную спираль галактики Млечного Пути, она же, как плавающая звездочка, захваченная гравитационными силами, исчезает в неизмеримом пространстве.

XXVIII

— Мы имеем дело с весьма хитроумным, я бы сказал, научным преступлением, основанном на исследованиях вашего учителя Бандажевского. И нам без вашей помощи не обойтись. — Борис Петраков сидел в кабинете у ведущего кардиолога Михаила Сандановича и с интересом смотрел на энергичного, но уставшего человека, которому он давал не более тридцати пяти лет. Лоб у него круглый и высокий, прикрыт белым чепчиком, но главное назначение чепчика — держать в повиновении пшеничную солому доктора, которая беспардонно рассыпалась во все стороны, если он был без головного убора.

— Как же мог гений ученого способствовать преступнику! Это невозможно, — доктор обескуражено смотрел на сыщика.

— Ну, скажем, он не пионер. Гений Курчатова, Сахарова успешно используется для умерщвления сотен тысяч человек. Очень многие и сейчас натыкаются на разбросанные по свету грабли творчества этих и других гениев. Но их никто не считает даже косвенными сообщниками преступников. Они великие люди.

— Чем крупнее преступление, тем масштабнее личность, совершившая его. Помните афоризм из нашей действительности. Чем больше украл, тем меньше срок наказания.

— Величие ума, без величая души, подобно телесному уродству, скажем, горбуну. Кто же виновен? Каждому яду есть противоядие. Феномену появления ядерщиков, с открытием ядерных цепных реакций, созданным чудовищным оружием, должен появиться феномен, который даст противоядие. Но его нет!