Дорога на космодром - [15]

«Жить с Брамом тяжеловато, — писал Алексей Михайлович родным. — Это ненормальный субъект! Вид у него такой, как будто бы он переживает какое- то большое горе: отсутствует. Отпустил бороду, ходит вывалянный в разном дерьме, спит не то что не раздеваясь и под простыней, а прямо в калошах, завернувшись в какую-то мерзостную попону. Вечно задумчив. Для того чтобы ответил, его нужно потрясти. Конечно, ничего не делает по санитарии и гигиене. Мне, который никогда не был свиньей, приходится убирать комнату, мыть посуду и пр. Но главное — это его отношение ко сну. Для меня Морфей — один из самых уважаемых богов, и я привык находиться в его объятьях какое-то определенное время и непрерывно. Для него же Морфей — поганая проститутка. Он cnui сидя, стоя у печки, на службе, на кухне при свете и любом шуме. Ночью он просыпается, зажигает свет и начинает работать. Встает в 3–5 ночи и уходит гулять. Или пойдет в уборную и заснет там. Он притча во языцех у всего Тагила».

Но, разумеется, своего недовольства Алексей Михайлович Браму никогда не показывал, определив соседские отношения формулой: «Мы с ним ужились, но не сжились». Не самый лучший сосед, но стоит ли воспринимать его как нечто ужасное, отравляющее жизнь?

Вообще в Тагиле Исаев вдруг заново ощутил свою молодость. Он ходит в цирк, кино и театр, где в фойе в антрактах играет музыка и публика танцует краковяк. Очень дружит с соседями по бараку. Встречает с ними Новый год весело, просто, дружески. Одним словом, смотрит на мир через розовые очки…

«Стряпаю я великолепно. Из муки, соды, соли (или сахара), воды и масла я делаю чудные лепешки (мы потеряли карточку, и в конце декабря у нас не было хлеба, так что пришлось мне делать лепешки). Я варю и жарю картошку, мясные щи, просто мясо, жарю бифштексы, я вчера, например, делал пельмени. Мы вдвоем с одной бабочкой вчера наделали 302 шт. пельменей и накормили ораву в 4 молодца и 7 дам нашего барака».

В отличие от предшествующих новостроек, Исаев сыт, обут, одет. Огорчает его отсутствие радиоприемника. «Ужасно я страдаю без музыки!» — писал он родным, прослушав на морозе у столба с репродуктором концерты Равеля и Штрауса, передававшиеся из Большого зала Московской консерватории.

К этому времени его сестра Вера стала профессиональной певицей и начала работать в Радиокомитете. «Мне тебя ни разу не привелось услышать, — писал сестре Алексей Михайлович. — Один раз у моего столба (есть такой столб около жилого поселка, на автобусной остановке, на нем динамик, я его недавно открыл и теперь буду ходить, хотя это минут 35–40 ходу) чуть было не попал на тебя, но пела Еськова. Пошли мне молнию с сообщением о часе передачи… Я пойду к столбу и, может быть, попаду на твою трансляцию. Пошли молнию, если узнаешь расписание, дня за два. Если же за 4–5—простую телеграмму… Время указывай московское».

В Тагиле Исаев испытывает чувство глубокого душевного покоя. Он живет в коммуне. Держит общее нехитрое хозяйство с группой соседей по бараку. Народ подобрался славный, все стараются помогать друг другу. В такой обстановке работа спорится.

«Я сейчас занят проектированием механических мастерских, — пишет он отцу, — слесарных, токарных, электроцеха, литейной, кузнечной, котельной для горнорудного хозяйства. Это большая работа, которая была бы под стать инженеру — специалисту по холодной и горячей обработке со стажем не менее семи лет. С моей стороны была наглейшая выходка взять на себя это дело, ибо я не только не имею никакого стажа по этому делу, но и не имею соответствующего образования, но пусть так. Я уверен, что в конце концов это страшная ерунда…»

Таких писем написано не одно. И кокетливых выражений типа «наглейшая выходка» в них не мало. Исаев рассказывает о бетонном заводе, который группа инженеров проектирует под его руководством.

«Это действительно вещь, я вложил в него много остроумия, перещеголял американцев. Когда он будет построен, я смогу им гордиться как лучшим, что было мною создано».

В нем еще сидит мальчишка, честолюбивый и запальчивый. Свой рассказ о заводе (наверное, и в самом деле хорошем) Исаев заканчивает фразой, вызывающей улыбку: «Он получит широкое применение на стройках и прославит вашу фамилию!»

Со временем, когда в годы Великой Отечественной войны Исаев показал себя не только сильным, волевым человеком, но и изобретательным конструктором, инженером высочайшей технической культуры, стремление прихвастнуть, порисоваться — при- метщ юношеского легкомыслия исчезли навсегда. Их вытеснили скромность, продуманность суждений, снискавшие ему авторитет среди товарищей по профессии. Но молодому Исаеву позерство было присуще. Не от тщеславия, нет, этим он не грешил никогда. Я объяснил бы позерство другим — молодостью, та-лантом, избытком энергии, легкостью, с которой удавалось преодолевать любые барьеры, возникавшие при тех или иных инженерных* решениях.

Работал он действительно как черт. «Меня на гр у — жают больше, чем бы я того желал… С одной стороны, я не считаю неприятным подниматься по служебной лестнице, но это восхождение может задержать мой полет отсюда».