Дорога на эшафот - [41]

Ну, пальцем-то показать, конечно, можно, но и получить за этакий показ можно. Граф получал на свои многие и для государства важные расходы средства не от врагов, а из стран дружественных: поболее – из Лондона везли с оказией и даже без особой утайки, а скупые на дружбу австрияки из Вены подбрасывали когда крохи малые, а уж коль припрет, отправляли, сколько наскрести могли. Но у Алексея Петровича каждое лыко шло в строку – и он из одного медного пфеннига получал два, пуская их в оборот через известных ему серьезных людей.

А когда у человека есть деньги и цель, чего с их помощью добиться следует, то все остальное уже походило на игру в солдатики, где каждая фигурка по своему артикулу действует. Умел Алексей Петрович не только деньги к себе приманивать, но и нужных людишек. А тем дважды повторять не надо, за что им никем не сочтенное жалованье выдается при известной расторопности и пронырливости. Те умели завязать дружбу со слугами дипломатов, проживающими в российской столице, с рубщиками мяса и дворниками при тех господах. Слово за слово – и выстраивалась фигура, взглянув на которую, становилось ясно: этот в гости к одним ездит, а тот таких-то на днях принимал. А какие люди дружбу с послами иностранными водили, их всех канцлер наперечет знал.

Но мало того, что каждый шаг господ тех ему известен был. Доносители его ничем не брезговали и докладывали в надежде на надбавку, в каком ведомстве или самой невзрачной конторе что творится: от заштатной коллегии и до самого Правительствующего Сената дотягивались носы и уши бестужевских соглядатаев. Единственным заведением, к которому он никакого интереса не проявлял, был Святейший Синод. Связываться со столичными владыками он не желал не столько из почитания церкви Божьей, сколько зная нрав и повадки синодальных служителей. Они хоть дружно и не жили сроду, но когда из их стен какой-либо пустяк попадал в столичные салоны, они поднимали такой вой и галдеж, будто их лишили до конца жизни Святого Причастия. Все это рано или поздно становилось известно императрице, а она, будучи дамой набожной и истово верующей, клир свой в обиду не давала. Но и без того хватало Алексею Петровичу работы по разгадке тайных и явных светских хитросплетений, доносившихся до его слуха. Даже все сплетни и ябеды, в городских кабаках произносимые по пьяной лавочке, и то приходилось выслушивать великому канцлеру. Не без этого…

И вот, при столь исправной налаженной системе, коей он придерживался почти все время своего нахождения в министерстве иноземных дел, она вдруг дала трещину.

4

И все напрасно! Его система никак не предусматривала, что Англия примет сторону Пруссии и тем самым перечеркнет многолетнюю работу канцлера. Пока английский король Генрих II был силен, система работала. Но как только главной скрипкой в правительстве стал выскочка Уильям Питт, дела Бестужева пошли наперекосяк и вся его система рассыпалась вдребезги. Он не хотел и не мог способствовать вновь начавшейся дружбе с версальскими франтами, резонно считая французов и самого короля чересчур развращенными и изнеженными. «От изнеженности до предательства рукой подать!» – горячо убеждал он бывших своих сторонников. Однако они лишь согласно кивали в его присутствии, а стоило канцлеру скрыться из виду, как дружно начинали смеяться, понимая, что старик Бестужев доживает последние денечки на своем посту.

Начавшаяся война с Пруссией поменяла взгляды многих, если не всех государственных мужей. А будешь отстаивать старый, отживший принцип, не будешь гибким – сломают, отстранят от дел и отправят доживать в дальнее поместье. Императрица не любила, коль кто-то из подданных не разделял ее личные симпатии. А потому английские туманы стали немодны, а сады Версаля стали почитаться райскими кущами.

Алексей Петрович поначалу был удивлен, увидев, что на приемах во дворце австрийский посол Эстергази и француз Лопиталь держатся вместе. Нетрудно было догадаться, что французы и австрийцы что-то замыслили, но узнать, что именно, он при всем своем желании не мог, поскольку послы те, хорошо знакомые с методами Бестужева, неожиданно поменяли всех слуг и перестали принимать прежних знакомых. Зато ему доложили о депешах, поставляемых непосредственно к Михаилу Воронцову, являвшемуся его правой рукой. Правда, умудренный опытом Алексей Петрович умел делать так, что левая рука не ведала, что делает правая, а потому и Воронцов вряд ли мог знать о всех планах своего начальства. Хотя… как знать.

Бестужеву, как и многим, было известно, что Михаил Воронцов вместе с братьями Шуваловыми были прямыми и даже главными участниками свержения Анны Леопольдовны и малолетнего царевича Ивана.

Мало того. Сразу после восшествия Елизаветы Петровны на престол российский было объявлено о помолвке Михаила Илларионовича Воронцова с двоюродной сестрой императрицы Анной Скавронской. Хорош зятек! Знал, в чьем огороде малинку собирать, за что и получил в качестве приданого графское достоинство, а потом и должность вице-канцлера. Только вот умишка у Мишатки Воронцова было не в пример меньше, нежели у самого Бестужева. Это надо же было отправиться с визитом по европейским дворам, заглянув на чай к папе римскому, предложить тому объединить веру русскую, православную, католической! Да еще нацепил на себя халат, подбитый пухом редких сибирских гусей, невиданных в Европе. Повел себя, как гусь на званом обеде, и оскандалился, о чем тут же стало известно императрице. Но простила она Мишеньку то ли по малолетству, то ли за подарки дорогие. И даже когда Бестужев уличил его в связях с прусским королем, который через своих людей хотел свести государыню с престола, не поверила она в его предательство. Понятно, опять же по глупости, по безголовости своей влез он в то дело, но на посту удержался.