Дорога - [5]

1915

«Как много рассказать без слова…»

Как много рассказать без слова

Пустые звуки могут мне!

Шаги прохожего ночного,

Когда не спится в тишине,

Часов на ратуше немецкой

Звенящая раздумно медь,

Случайный вальс, пустой и светский,

Иль нищий, пробующий петь.

Когда же полночь мне доносит

Гудки далеких поездов,

Как беспокойно сердце просит,

Как бедный мир желанно нов!

«Начало жизни было — звук…»

Памяти Скрябина

Начало жизни было — звук.

Спираль во мгле гудела, пела,

Торжественный сужая круг,

Пока ядро не затвердело.

И все оцепенело вдруг.

Но в жилах недр, в глубинах тела

Звук воплотился в сердца стук,

И в пульс, и в ритм вселенной целой.

И стала сердцевиной твердь,

Цветущей, грубой плотью звука.

И стала музыка порукой

Того, что мы вернемся в смерть.

Что нас умчат спирали звенья

Обратно в звук, в развоплощенье.

1916–1955

«Для каждого есть в мире звук…»

А. Н. Толстому

Для каждого есть в мире звук,

Единственный, неповторенный.

Его в пути услышишь вдруг

И, дрогнув, ждешь завороженный.

Одним звучат колокола

Воспоминанием сладчайшим,

Другим — звенящая игла

Цикад над деревенской чащей.

Поющий рог, шумящий лист,

Органа гул, простой и строгий,

Разбойничий, недобрый свист

Над темной полевой дорогой.

Шагов бессонный стук в ночи,

Морей тяжелое дыханье,

И все струи и все ключи

Пронзают бедное сознанье.

А мне одна поет краса!

То рокоча, то замирая,

Кристальной фуги голоса

Звенят воспоминаньем рая.

О, строгий, солнечный уют!

Я слышу: в звуках этих голых

Четыре ангела поют —

Два огорченных, два веселых.

Весна 1916

«Когда последнее настигло увяданье…»

Когда последнее настигло увяданье

И тень зловещая сокрыла милый свет,

Расцвел негаданно мой алый, вешний цвет,

Благоухает он — и нет ему названья.

Так, на развалинах, на каждом пепелище

Ведет к расцвету нас последняя печаль.

Благословенен час, когда земли не жаль,

Когда бесстрашен взлет души свободной, нищей.

«Не с теми я, кто жизнь встречает…»

Не с теми я, кто жизнь встречает,

Как равную своей мечте,

Кто в достиженьях замедляет

Разбег к заоблачной черте,

Кто видит в мире только вещи,

Кто не провидит через них

Предчувствий тягостных своих

Смысл и печальный, и зловещий.

Но чужды мне и те, что в мире

Как стран заоблачных гонцы.

Мне не по силам их венцы

И золото на их порфире.

Иду одна по бездорожью,

Томясь, предчувствуя, грустя.

Иду, бреду в селенье божье,

Его заблудшее дитя…

«Амур откормленный, любви гонец крылатый!..»

Амур откормленный, любви гонец крылатый!

Ужели и моих томлений ты вожатый?

Не верю. Ты, любовь, печальница моя,

Пришла незваная. Согрета тайно я

Твоей улыбкою и благостной, и строгой.

Ты шла нагорною, пустынною дорогой,

Остановилася в пути, как странник дальний,

И глянула в глаза и грозно, и печально.

«О, как согласно еще пылает…»

О, как согласно еще пылает

Твой свет закатный, мой свет восходный!

А ночь разлуку нам возвещает

Звездой бессонной, звездой походной.

Прощай, любимый, прощай, единый!

Уж гаснет пламень роскошно-праздный,

В лицо повеял мне ветр пустынный,

И путь нам разный, и посох разный.

«Я вспомнила наш вечер первый…»

Я вспомнила наш вечер первый,

Неву и быстрый бег коней.

Дворцы, сады… Во мгле аллей

Фигуру каменной Минервы.

На мост въезжали, помню, шагом.

Ты волоса мне целовал,

Когда их ветр душистым флагом

В осеннем буйстве развевал.

Была свободнее и чище

Неутоленная любовь.

Зачем мы утоленья ищем

И разбиваем сердце вновь?

«Когда подругою небесной…»

Когда подругою небесной

Зовет меня влюбленный друг, —

Какою бурею телесной

Ему ответствует мой дух!

Какою ревностью горячей

Душа к земле пригвождена!

Не называй меня иначе,—

Я только смертная жена.

Я знаю пыльные дороги,

На милой коже тлен и тень,

И каждый пестрый и убогий,

Закату обреченный день,

И все блаженные юродства

Неутоляющей любви,

Когда два духа ищут сходства

В одной судьбе, в одной крови.

Благословим светло и просто

Земное, горькое вино,

Пока иным в тиши погоста

Нам причаститься не дано.

Февраль 1918. Москва

«Подумала я о родном человеке…»

Подумала я о родном человеке,

Целуя его утомленные руки:

И ты ведь их сложишь навеки, навеки,

И нам не осилить последней разлуки.

Как смертных сближает земная усталость,

Как всех нас равняет одна неизбежность!

Мне душу расширила новая жалость,

И новая близость, и новая нежность.

И дико мне было припомнить, что гложет

Любовь нашу горечь, напрасные муки.

О, будем любить, пока смерть не уложит

На сердце ненужном ненужные руки!

«Так суждено преданьем, чтобы…»

Так суждено преданьем, чтобы

У русской девы первый хмель

Одни лелеяли сугробы,

Румяный холод да метель.

И мне раскрылись колыбелью

Глухой Олонии снега

В краю, где сумрачною елью

Озер синеют берега,

Где невеселые просторы

Лишь ветер мерит да ямщик,

Когда, косясь на волчьи норы,

Проносят кони напрямик.

Не потому ль — всем розам юга

И всем обычаям назло —

В снегах, покуда пела вьюга,

Впервые сердце расцвело!

И чем смиреннее и туже

В бутон был скручен строгий цвет,

Тем горячей румянит стужа

Его негаданный расцвет!

Январь 1917. Москва

«Мороз оледенил дорогу…»

Мороз оледенил дорогу.

Ты мне сказал: «Не упади»,

И шел, заботливый и строгий,

Держа мой локоть у груди.

Собаки лаяли за речкой,

И над деревней стыл дымок,

Растянут в синее колечко.

Со мною в ногу ты не мог

Попасть, и мы смеялись оба.

Остановились, обнялись…