Дорога, которая не кончается… - [3]

Они будут слушать Странника. А Странник будет травить байки — сначала смешные, потом — странные, а потом такие, от которых захочется плакать. А потом скажет:

— Мне нужен спутник.

Все они будут молча смотреть на него, не зная, говорит ли он серьезно или это прелюдия к очередной байке. Тогда пальцы Странника пробегут по струнам ожившей гитары. Новая мелодия окажется дивно нездешней — и знакомой до боли в сердце. Но никто не сможет ее вспомнить. Дима мысленно поморщится — не может быть, чтобы он не помнил какой-то мелодии, а вот ведь…

Странник запоет… И песня эта покажется каждому неожиданно близкой, будто часть твоей души, доселе неизвестная тебе самому. В ней смешаются звон боя, и ярость поражения, и гордость победы, и тревожная тишина ночи, и жажда чего-то неведомого, и пронзительный, настойчивый зов дальней дороги… Песня тоже будет очень знакомой, но…

Странник оборвет мелодию на середине фразы резким аккордом, подождет, пока гитара затихнет, и прижмет ладонью струны.

— Мне нужен спутник, — повторит он. Оглядит заторможенно-внимательные лица слушавших.

И снова никто не поймет, что значат эти слова. На время в комнате повиснет тишина, потом все разом загомонят с непонятным стыдливым облегчением и торопливо рассосутся. Кто-то займет кресло, кто-то устроится на столе, двое выйдут.

Дима спросит, чья была песня. Назовет пару имен, но, конечно, ошибется. Странник ответит цитатой: «"Святой Мика!» — вскричал воспламененный отец Гаук. — «Чьи это стихи?» — «Мои», — сказал Румата и вышел». Дима немедленно изречет в ответ что-нибудь вроде: «А почему бы двум бла-ародным донам…» Странник не ответит. Дима пересядет к остальным — туда, где он — кумир.

Странник, усмехаясь, допоет песню — тихо, почти про себя, едва касаясь пальцами струн. А вскоре у него резво отберут гитару и запоют что-то свое, хорошее, до унылости привычное.

Странник посидит еще немного, закрыв глаза и привалившись спиной к батарее. Потом встанет, не торопясь, выйдет. Оказавшись на улице, постоит минуту, отвернувшись, глядя на соседний дом и словно собираясь с мыслями. Потом натянет на плечи ветровку, поднимет узкий воротник и, сгорбившись, уйдет в подворотню.

А в подвальчике никто так и не сможет вспомнить, что же рассказывал незнакомый светловолосый парень. Только навязнут в мыслях неизвестно откуда взявшиеся строки:

«Дорога. Будь ты проклято, светлое слово —

Дорога… Ты уводишь кого-то другого…»

Непонятные слова. Слова из недопетой песни.

Пролог II: Сказки Короля Льелиса

(Из собрания «Сказки Короля Льелиса, записанные и обработанные придворным сказителем Стаахтом со слов постояльцев королевского трактира «Свет Звезды» для юного Наследника к празднику Лета года 4212 правления Владыки Всех Светил Короля Льелиса»).

Сказка 118. ЛЕГЕНДА О МЕНЕСТРЕЛЕ.

Его знали все. Он ходил по дорогам страны, помогая тем, кто нуждался в помощи. Он писал прекрасные стихи. И никогда не отказывался читать их — в кабаке ли, на площади. У него везде находились слушатели. А если поблизости случалась гитара, он брал ее и пел. И как в душе у него не иссякал запас тепла, так не иссякал запас его песен.

Его знали все. Во всех Городах, на всех Дорогах. И его любили. Его называли Менестрелем, называли Странником, называли Поэтом. И все это было правдой, потому что в каждой песне он оставлял частичку своей души.

Но однажды среди своих слушателей он увидел Человека С Холодными Глазами. Тот смотрел на Поэта, укоризненно качая головой. А когда Поэт вернулся на место, окончив песню, подсел за его столик.

— Вы пишете неплохие стихи, — сказал он, и его внимательные серые глаза уставились на Поэта. — Да, неплохие. Но вы же совсем не умеете их писать!

Поэт улыбнулся и пожал плечами.

— Но пишу, — просто сказал он. — И людям нравится. А что еще надо?

— Нет, — проникновенно сказал Человек С Холодными Глазами. — Вы должны научиться! И я вас научу. Я знаю, как это сделать! — и собеседник Поэта наконец отрекомендовался: — Я — Ученый.

Он привел Поэта в Городскую Академию. И объяснил, как надо писать стихи. Он свел все до единой строки стихов Поэта в таблицы, рассчитал их, подвел математическую базу и доказал, что они несовместимы. И что совмещать их — кощунство!

Поэт не верил. Он долго не верил. Но Ученый, убедительно сверкая холодными серыми глазами, продолжал доказывать, что это так. И постепенно Поэту стало казаться, что Ученый прав. Что нельзя рифмовать существительное с глаголом и оставлять в строках неравное количество слогов.

Он начал писать другие стихи. Но прежде он достал свою старую потрепанную тетрадь и безжалостно вырвал все, что теперь казалось ему наивным и детским. В огонь полетели стихи, принесшие ему известность — потому что они были слишком романтическими. Стихи, за которые его полюбили — потому что он нашел в них несоответствие рифм.

А народ на Дорогах еще помнил своего Поэта. «Почему же он не появляется больше? — думали люди. — Куда исчез? Почему не поет?»

Менестрель действительно больше не пел. И, наверное, никто уже не назвал бы его Поэтом. Он стал всего лишь одним из сотен изготовителей «многих рифмов». Его стихи приобрели академическую четкость и стройность, но стали какими-то серыми и холодными… словно глаза Ученого. Даже четверостишия ложились на бумагу ровными прямоугольниками, и ни одна буква не смела вылезти за незримую границу.