Дорога к Зевсу - [5]

Какого дьявола он все-таки вызвал меня, этот Цоллер? Неужели лишь для того, чтобы угостить чашечкой кофе и парой сигарет? С той минуты, когда дежурный, забрав повестку, провел меня в кабинет, я ждал, что советник Цоллер начнет копаться в биографии Лемана — с большим или меньшим профессиональным пристрастием. А вместо этого Цоллер, не поднимая глаз от стола, буркнул: “Посиди, сынок!” — и занялся тем, что стал прочищать трубку.

Потом он сказал:

— Хочешь кофе?

И появился кофе… Или нет — сначала Цоллер позвонил и предупредил кого-то, что будет занят… А потом?

В маленьком кабинете советника было жарко натоплено. Цоллер сидел, приспустив галстук и расстегнув воротник сорочки.

— Кури, если хочешь, сынок, — сказал Цоллер.

Ему было лет пятьдесят на вид. Может, чуть больше. Коротко постриженные волосы густо поседели у висков, но щеки были гладкими, почти нежными. Цоллер посасывал незажженную трубку и в упор глядел на меня. Похоже, он и не собирался начинать разговор.

— Хороший кофе, — сказал я.

Губы Цоллера вяло отмякли.

— Тебе нравится?.. А что ты еще любишь, сынок?

— Не знаю. Так сразу и не ответишь.

— А баб? Баб ты любишь?

Я пожал плечами и с любопытством воззрился на инспектора.

— Надеюсь, ты не гомосексуалист? — сказал Цоллер. — Не торопись, сынок. Хорошенько подумай и только потом отвечай. И вот что, не дерзи мне, пожалуйста. Я понимаю, что тебе ужасно хо­чется мне надерзить, но ты сдержись как-нибудь. Ладно?

Я слушал и, пожалуй, в первый раз за много месяцев чувствовал, как почва плавно и тихо скользит подо мной, открывая добротно вырытую бездну.

— Ну вот, — мягко сказал Цоллер и постучал трубкой по ла­дони. — Может, ты, конечно, и гомосексуалист, но это не мое дело. Главное, не попадись… Сигарету хочешь?

Я кивнул, и Цоллер протянул мне пачку. Подал спички.

— Ты кури, сынок. Кури и слушай. Я тут болтаю разную че­пу­ху, так ты не обращай внимания. Знаешь, я чертовски устаю на ра­бо­те и иногда хочется просто поболтать…

Он говорил и говорил, и мне чудилось, что кто-то бес­смыс­лен­но и равномерно колотит меня по голове пуховой подушкой. Мо­жет, он попросту свихнулся, инспектор Цоллер?

— Да нет, — сказал Цоллер, будто на лету поймав мою мысль. — Я нормален, сынок. Ты, понимаешь ли, не привык ко мне, вот те­бе и кажется странным.

Он вышел из-за стола и остановился передо мной, грузный, в обсыпанном пеплом и табачными крошками мундире. Рукава и полы мундира лоснились от долгой носки. Я продолжал сидеть, и Цоллер, покачавшись на каблуках, положил мне руку на плечо. Сказал:

— А это вот невежливо. Ты мог бы и встать, сынок, как-никак я ведь старше тебя.

Мне здорово не хотелось вставать, но СС-гауптшарфюрер Леман не заставил просить себя дважды.

— Виноват, господин советник!

— Не ори, — вяло сказал Цоллер. — Не ори и не притворяйся ослом. И потом мне не нравится твой акцент. Он ни к черту не годится.

— Я из Эльзаса…

— Знаю. Однако не думаешь ли ты, что это тебя оправдывает? Ты кто, немец или француз?

— Имперский немец.

— Вот именно… Ну ладно. Можешь идти. Я позвоню дежурному, чтобы тебя пропустили.

Очевидно, я все-таки не справился с лицом, ибо Цоллер пожевал губами и, не торопясь, оглядел меня с головы до ног.

— Однако… Ты, кажется, побаиваешься гестапо, сынок? С чего бы это? Странно… Ну да ладно, раз я сказал иди, значит, иди. И держи язычок за зубами. Кто бы тебя ни стал спрашивать, для всех найди ответы покороче.

— Да, господин советник!

— Вот и славно. А теперь исчезни. Хайль Гитлер!

Я рявкнул: “Хайль!” — и выбрался на улицу. Шел снег; было холодно и темно, и табачные киоски уже не работали. По дороге в контору я распечатал последнюю пачку, а когда доплелся до Данцигерштрассе, в ней осталось не больше десятка сигарет… Чего он добивался, советник Цоллер?

Ответа нет. Я лежу на спине и копаюсь в разных разностях… Все-таки я что-то упустил! Или нет? Или надо всерьез согласиться с мыслью, что вызов в гестапо — блажь советника Цоллера, свихнувшегося на почве переутомления?.. Да нет, он в здравом уме и твердой памяти.

Так уж устроен человек, что больше всего на свете его пугает неопределенность. Не только слабонервные гимназистки испытывают ужас, входя в темную комнату; я знавал здоровенных мужчин, признававшихся, что и у них в подобном случае холодеет спина. Что до Франца Лемана, то он никогда не причислял себя к храбрецам. Поэтому он боится, чертовски боится, и, устав от поисков, все-таки ищет зацепочку, ведущую к разгадке.

На ночь в конторе отключают отопление, и холод, проникнув под тонкое пальто, добирается до тела. Я вскакиваю с дивана и, размахивая руками, делаю несколько приседаний. Это отвлекает меня от мыслей о советнике, но ненадолго… Что я знаю о Цоллере? Слишком мало, чтобы представить себе ход его мыслей. Похоже, он человек неординарный, и за видимой бессмыслицей скрывается определенная цель. Какая?

— Фу ты дьявол! — говорю я вслух и трясу головой. — Сплошные тайны…

Расхаживая по комнате, я заставляю себе отгородиться от Цоллера барьером приятных воспоминаний. Маленькое усилие, и Франц Лемая довольно уверенно рисует в воображении лицо молодой: особы, с которой познакомился в электричке… Позвольте, когда это было? Пять, нет, почти шесть лет назад, и, однако, мне нравится вспоминать о ней. Жаль только, что подвел ее и не пришел на свидание под часами, во так уж случилось, что в тот день Центр принял решение и я уехал.