Дорога к подполью - [53]

Жители покидают Севастополь

Немецкая комендатура находилась в большом уцелевшем доме на углу улицы Ленина и Пушкинской. Возле этого дома всегла толпились люди. Бесконечная очередь измученных людей с лицами землистого цвета никогда не убывала: все стремились получить пропуск из Севастополя. Но попасть к коменданту, кажется, было труднее, чем в рай.

Неожиданно нам передали записку от сестры из Ялты Каким-то образом она узнала, что мы живы, и теперь звала нас к себе.

Мы пытались получить пропуск. Часами выстаивали у комендатуры, но безрезультатно.

Всем жителям, в том числе и нам, пришлось пройти через полицейскую проверку. Перед следователем, к которому мы с мамой пришли, лежала большая толстая книга из розовой бумаги.

— Ваша фамилия?

— Мельник, — ответила я.

Следователь стал перелистывать книгу. В нее от руки были вписаны различные фамилии. У одной из них он задержался.

— Как звали вашего мужа?

— Борис, — ответила я.

Следователь закрыл книгу, написал справку о том, что я прошла проверку, и молча вручил мне. Так каждого человека, находившегося в Севастополе, пропускали через кабинет следователя с его розовой книгой, в которой были записаны фамилии политработников, партийных и советских активистов, работников НКВД.

Видно, какие-то шпионы поработали над ней еще во время осады. Теперь гестапо занималось тем, что вылавливало этих людей и расстреливало их за городом.

Люди, бродившие в поисках пищи по заброшенным огородам, ранним утром видели ужасные сцены расстрела и едва уносили ноги. Всем стало известно, что если немец что-нибудь приказал — не вздумай ему возражать или противоречить: рискуешь жизнью или в лучшем случае получишь пощечину. Диким и странным было это мордобитие для гражданина нашей страны, в которой никто никого и никогда не смел тронуть пальцем. Внезапно мы все оказались «вне закона» и с первого же дня остро почувствовали свое бесправие. Севастопольцы за их стойкость во время обороны и глубокий патриотизм были у гитлеровцев на особом счету — на счету рабов самого худшего сорта.

Стремясь уйти из города, жители пытались за бесценок продавать оставшиеся у некоторых вещи. Образовался «толчок», на котором все продавали и никто не покупал, потому что и вещи и деньги одинаково ничего не стоили.

В начале улицы Володарского в двух небольших бомбоубежищах под скалой, где пахло сыростью и плесенью, поселилась семья Дмитрия Григорьевича Воронцова. С ними вместе жила и работница подсобного хозяйства Маруся со своей семилетней дочкой Дуняшей.

Мы с папой пришли к ним однажды. Присев на корточки возле сложенного из камня очага, жена Воронцова пекла лепешки, а Дмитрий Григорьевич, сидя на камне, резал на дощечке тесто на галушки. Нас с папой встретили радостно и приветливо.

— Отыскался мой знакомый, — сказал Дмитрий Григорьевич, — и поделился с нами мукой, которую выменял на вещи. Мы хотим уходить на Альму, там живет мать жены и ее сестра. Отработаю трудповинность, получим пропуск и уйдем.

— А мы хотим перебраться в Ялту к дочери, да вот не знаю, как получить пропуск, — и папа рассказал Воронцовым о своем посещении городского головы.

— Ничего, Петр Яковлевич, мы еще дождемся своих, а эти будут висеть на одной веревке, — ответил Дмитрий Григорьевич.

Воронцовы, как и мы, не добились пропуска, но собрались в путь без него. Решили пробиться пешком через Северную сторону, идти окольными деревнями, минуя симферопольскую дорогу.

Что же было делать нам? Мы тоже пошли бы пешком в Ялту, но папа ослабел еще больше, такой путь ему не под силу.

Воронцовы звали идти с ними на Альму, и я решила так: пусть идут мама с мальчиком, может быть родственники Воронцовых пока приютят их, а мы с папой останемся, постараемся получить пропуск и попытаемся на чем-нибудь приехать.

Накануне ухода Воронцовых, случилось несчастье с Марусей, собиравшейся идти вместе с ними. У нее вспыхнула банка с бензином, Маруся получила сильные ожоги. Поэтому она с маленькой Дуней осталась на моем попечении.

Маме пришлось много перестрадать. Мучительным путем стали для нее эти шестьдесят километров. Голодная без сил, с растертыми до крови ногами тащилась бедная старуха, ведя мальчика. В деревне Бурлюк (теперь село Вилино) их накормили сердобольные люди, позволили переночевать в саду, на траве. Едва живые дотащились мама с Женей до Альмы. И что же? Родственники приняли Воронцовых очень скверно, а о маме и говорить не приходилось. Мама сразу поняла что оставаться тут нельзя, взяла за руку мальчика и ушла. Стала бедная мама на дороге в горестном раздумье, не зная, что делать. Возле нее остановилась проходившая мимо женщина и спросила:

— Откуда вы?

— Из Севастополя, — ответила мама и рассказала о своем безвыходном положении.

— Идемте ко мне, — предложила женщина, — живите пока у меня.

Она, эта простая колхозница Евфросинья Ивановна, накормила, напоила и уложила спать на своей кровати маму и мальчика. Народ вообще очень жалел севастопольцев и относился к ним с сочувствием и уважением.

У меня же дела обстояли так. Марусю я взяла к себе. Она пролежала у меня три дня, ей становилось все хуже. Пришлось устроить ее в больницу. Дуняша осталась у меня. Каждый день мы навещали Марусю.