Дорога к любви - [14]

Над каминной полкой висела единственная в комнате картина — портрет Эммы, сделанный Беном, когда ей было шесть лет. То было в первый раз в ее жизни, соответственно говоря, — и в последний, — когда она оказалась в центре внимания отца. Она позировала в венке из маргариток. Каждый день приносил девочке удовольствие наблюдать, как ловкие пальцы Бена сплетают свежий венок. А затем — гордость, когда венок торжественно возлагался ей на голову, как будто то была коронация принцессы.

Бен вернулся в комнату:

— Славная женщина эта жена Даниэля. Обязательно скажу ему об этом. Я просил ее что-нибудь прикупить. — Эмма обернулась и увидела, что он принес для себя бутылку «Хейгса» и высокий стакан. — Принеси мне кувшин воды, не сочти за труд, Эмма. — Он спохватился: — И еще стакан, если тебе хочется выпить.

— Пить не хочется, но я голодна.

— Не знаю, купила ли она что-нибудь из съестного.

— Пойду взгляну.

Кухня тоже была вымыта, вычищена и подметена. Эмма открыла холодильник и нашла там яйца, бекон, бутылку молока, а в бункере — хлеб. С крюка на кухонном шкафу взяла кувшин, налила в него холодной воды и понесла в гостиную. Бен слонялся по комнатам, включая и выключая свет в поисках, к чему бы придраться. Он всегда ненавидел этот дом.

Эмма спросила:

— Тебе поджарить глазунью?

— Что? О нет, я ничего не хочу. Знаешь, я странно чувствую себя здесь. Мне кажется, что вот-вот заявится Эстер и заставит нас делать то, что нам не хочется.

Девушка вспомнила Кристофера и сказала:

— Бедная Эстер!

— Бедное ничтожество! Сующая везде свой нос стерва.

Эмма вернулась в кухню, выбрала кастрюлю, котелок, взяла масло. Из гостиной до нее доносились звуки, производимые неугомонным Беном. Он открывал и закрывал двери, дергал занавески, поправлял полено в камине. Вот он появился на пороге кухни с сигаретой в одной руке и со стаканом в другой.

— Ты повзрослела, по-моему.

— Мне девятнадцать. Повзрослела я или нет — представления не имею.

— Странно, что ты уже не девочка.

— Привыкнешь.

— Да, придется. Ты надолго приехала?

— Скажем так, у меня нет планов уезжать отсюда.

— Ты хочешь сказать, что собираешься жить здесь?

— Пока.

— Со мной?

Эмма взглянула на него через плечо:

— Тебе это совсем не нравится?

— Не знаю, — честно признался Бен. — Я еще не пробовал.

— Поэтому я и вернулась. Мне показалось, что ты для этого созрел.

— Не собираешься ли ты, случайно, упрекать меня?

— С чего бы мне тебя упрекать?

— Из-за того, что я покинул тебя и уехал преподавать в Техас, не навещал тебя в Швейцарии, не позволил приехать в Японию.

— Если бы то, о чем ты говоришь, имело для меня значение, мне и в голову не пришло бы вернуться.

— А предположим, захочу уехать я?

— Ты собираешься уезжать?

— Нет. — Он посмотрел на свой стакан. — Пока нет. Я устал и приехал хоть за каким-то покоем. — Он опять поднял глаза: — Но у меня нет желания просидеть здесь остаток жизни.

— Я тоже не останусь здесь навсегда, — предупредила Эмма. Она положила на тарелку тост, на тост — яйцо, открыла ящик и взяла нож с вилкой.

Бен наблюдал за всеми этими приготовлениями с долей тревоги.

— Надеюсь, ты не собираешься стать образцовой маленькой домохозяйкой? Новой Эстер? Только попробуй, и я вышвырну тебя за порог.

— Из меня не получится образцовой хозяйки, даже если я попытаюсь. К твоему сведению, я всегда опаздываю на поезд, еда у меня подгорает, я сорю деньгами, теряю вещи. Утром в Париже у меня была летняя шляпа, но, пока я доехала до Порт-Керриса, она куда-то делась. Как можно потерять летнюю шляпу, да еще в феврале?

Тревога все еще не покидала его:

— Тебе не захочется кататься по округе на автомобиле?

— Я не умею управлять автомобилем.

— А телевизор, телефон и тому подобная ерунда?

— Они никогда не имели значения в моей жизни.

Тут только Бен рассмеялся, а Эмма спросила себя, действительно ли ее отец привлекателен.

Он сказал:

— Ты знаешь, я представить себе не мог, как все это произойдет. Но если уж все складывается так здорово, могу только признаться, что рад твоему возвращению. Добро пожаловать домой.

Бен поднял стакан в честь Эммы, выпил содержимое и вернулся в гостиную, чтобы достать бутылку и налить себе еще.

Глава 4

Паб «Слайдинг Тэкл» был маленький и уютный, обшитый темными панелями и очень старый. Единственное крошечное окошко обращено было в сторону бухты, и первым впечатлением любого посетителя, входящего с улицы, была полная темнота. Позднее, когда глаза привыкали к полумраку, удавалось разглядеть и другие особенности заведения, прежде всего — отсутствие хотя бы выдающейся из которых было двух параллельных линий, так как за столетия существования маленький паб так слился со своим фундаментом, как это случается с человеком, крепко спящим на мягкой перине. Различные аномалии, наподобие оптического обмана, побуждали посетителя почувствовать себя пьяным еще до того, как он проглатывал первую порцию выпивки. Выложенный плиткой пол просел в одном направлении, обнажив прогал между камнем и деревянной стеной, почерневшая балка обвязки самого паба покосилась в другом, а выбеленный потолок имел такой смертельный наклон к ней, что хозяин был вынужден повесить таблички: «Осторожно, балка» и «Берегите голову».